Единственная попытка.
Это был очень необычный человек. Со своими странностями. Со своими, так сказать, тараканами в голове. Я был знаком с ним в течение… В течение пяти лет. Мы ходили в одну школу — он приехал с родителями, когда я учился в шестом классе. Его отца перевели служить в одну из частей нашего городка — и они со всей семьей, а у него была еще маленькая сестричка, переехали в наше захолустье.
Подружились не сразу. Как и всякий новенький, он долго приглядывался к нам, к нашему классу, стараясь понять, кто окажется ему ближе. Это, кстати, сразу выявило в нем неординарный тип мышления — несмотря на юный возраст, а нам тогда было по двенадцать-тринадцать лет, он был чертовски логичен, взвешивал каждое слово и движение, все его поступки отдавали какой-то взрослостью.
О том, что отец у него не просто офицер, а военный программист, мы узнали, конечно же, не сразу. То, что у нас поблизости с городком базировались какие-то таинственные «космические войска», которые мы называли не иначе как «комические» — в общем-то, тайной не являлось. То, что им нужны подобные специалисты — тоже было вещью логичной.
Мишка… А я разве не сказал? Да, имя его — Михаил. Так вот, заинструктирован отцом он был насмерть. По части военной тайны. Может, за страх, а может, за совесть — но молчал он, как партизан. Нет, не совсем молчал, не подумайте чего. И не делайте из него идиота. Он оказался все-таки достаточно общительным… Для чего достаточно? Для того, чтобы я разглядел в нем интересного человека и захотел дружить.
Была в нем на тот момент только одна странность, которую принять мы, мальчишки, ну никак не могли. Он был освобожден от физкультуры. Совсем. Он не ходил на нее никогда. Ни при каких обстоятельствах. Это было известно с первого же дня, когда он с мамой пришел к нам в класс. Они чего-то пошушукались с классной руководительницей у доски, потом усадили Мишку с Нонной за третью парту, сами продолжили, а спустя пару минут ушли к директору.
Вот тогда кто-то его и спросил — совершенно неожиданно: «Ты за кого болеешь, за ЦСКА?» Как будто ничего важнее на свете нет! А он вздрогнул, повернулся и ответил: «Я — за «Зенит». Смотреть нравится…» «А играть?» — продолжили его пытать пацаны. Вот тогда он и ответил: «А играть — мне не судьба. У меня от физкультуры освобождение. Навсегда…»
Как-то незаметно я сблизился с ним. Начал бывать в него в гостях — к себе-то пригласить язык не поворачивался, дома были еще четверо братьев, бардак несусветный, все по потолку ходят, визг, крики… Увидел отца в военной форме, его фотографии в шкафу — отец за какими-то странными компьютерами размером с человека, а то и больше… Стало интересно, начал спрашивать — но Мишка поначалу отмалчивался, отшучивался, но в какой-то момент понял, что наша дружба позволяет поделиться тайной. И он поделился.
Отец его оказался очень большой шишкой. Очень. Правда, звание тогда у него было, кажется, капитанское — но дослужился он до подполковника, на его должности это был «потолок». Я помню, как Мишка приходил в класс счастливый и рассказывал, что мама вчера цепляла отцу на погоны новые звезды…
Мне остается только догадываться, что такое мог проектировать и программировать Мишкин отец. «Космические войска» — звучит действительно смешно, учитывая реалии современности. Наверное, его областью были какие-нибудь устройства слежения за спутниками, а может, он изобретал скафандры и рассчитывал что-нибудь из области суперматериалов… А может, он проложил курс нашим кораблям на Марс или еще куда — неисповедимы пути Господни, а уж во Вселенной и подавно. Соблюдать режим секретности в их части умели, стоит отдать должное. Обычно в округе все до самой последней собаки знают о том, что происходит за высоким кирпичным забором — здесь все было не так. Все было по-взрослому.
Но отец сделал самое главное — он привил сыну любовь к компьютерам. Причем не как взрослые-неудачники, которые реализуют свои несостоявшиеся амбиции на детях, заставляя их заниматься теми делами, на которые у них самих в школьном возрасте не хватило ума. Далеко не так. Мишка занимался программированием так же, как и отец — забывая обо всем. Уже в девятом классе он выиграл какую-то городскую олимпиаду по информатике, его рекомендовали на областные соревнования — он и там был первым. Нельзя сказать, что его интересовали все эти призы, поездки и слава — он просто рос послушным и исполнительным. Просили ехать — ехал, надо было участвовать — участвовал. А так как он умел делать то, что он делал, очень хорошо — то первые места были ему обеспечены.
Пожалуй, на весь наш класс набралось бы человек пять-шесть — таких, у кого дома был компьютер. В основном в школе учились дети военных — а доходы у них оставляли желать лучшего, даже несмотря на режимы боевой готовности и секретности, за которые доплачивали довольно хорошо. Поэтому компьютерная грамотность была у нас далеко не на высоте, такие, как Мишка, казались нам людьми из какого-то неведомого таинственного мира, эдакими пришельцами…
Не знаю, как другие, а я Мишку уважал. Соображал он в компьютерах прилично — а поскольку у его отца по долгу службы дома был телефон, то и с Интернетом я познакомился тоже благодаря своему другу. Впервые увидел, услышал, попробовал своими руками… Мы с Мишкой даже хотели создать сайт нашего класса, выложить там какие-нибудь фотографии, истории из жизни — и он поначалу загорелся этой идеей, но потом сам же посмеялся над нашей с ним самонадеянностью и объяснил, что кроме нас этот сайт никому не будет нужен, что все это идиотское самолюбование, и не более того.
И еще он добавил, что заниматься надо «более серьезными вещами»… Что? Да, именно так и сказал, сидя за компьютером. Я хорошо помню тот день, потому что Мишка произнес эти слова — и его будто подменили, один раз и навсегда, до самой…
Я тогда не понял, что он имел в виду. Куда мне было до него!.. Он сидел за компьютером, смотрел сквозь экран и видел какие-то необозримые дали, ставил себе какие-то загадочные великие цели. Мне бы тогда повнимательнее отнестись к его словам… Но я продолжал воспринимать его как человека с другой планеты, заглядывал ему в рот во всем, что касалось компьютеров, Интернета и загадочных слов «ассемблер» и еще нескольких таких же — красивых и непонятных.
Помните, я в самом начале сказал, что он был освобожден от физкультуры? Его мама отнесла школьной медсестре справку, та прочитала, приподняла брови и сочувственно покачала головой. Мы подглядывали — я и еще несколько мальчишек — и нам было жутко интересно, в чем же там дело. Узнать тогда ничего не удалось — впрочем, как и потом. Сам Мишка не отвечал ни на прямые вопросы, ни на любые другие попытки вызвать его на откровенность. Отмалчивался, переводил разговор на другие темы…
Но при этом всегда ходил со всеми на физкультуру. Зимой он сидел в спортзале на скамейке, весной и осенью, когда уже было тепло, и школьный стадион покрывался травой — он бродил вдоль турников, повесив на один из них свой портфель, смотрел, как девчонки бегают кросс, а парни играют в футбол. Мы звали его к себе, махали руками, смеялись… Иногда он ухитрялся ударить по отскочившему мячу — но потом у него был такой виноватый вид, что мы даже пугались его выражения лица. Чертовщина какая-то! Это же как надо болеть, чтобы бояться стукнуть по мячу!
Нет, мы не знали ничего. И не узнали. Все было по честному. Врачебная тайна, и все такое. Не поверите, но он жил так, что не давал возможности даже заподозрить хоть что-нибудь, предложить хоть какую-то версию. Было, безусловно, понятно, что парень чем-то болен — но чем? Голова, позвоночник, суставы, сердце… Да мало ли что еще!
Одно могу сказать точно — я видел, что он жутко завидует нам. Нам, кого он считал здоровыми и полноценными людьми. Один раз он обронил эту мысль — насчет неполноценности — в разговоре со мной, я запомнил ее надолго, понимая, что не в силах изменить его жизнь и отношение к жизни.
Нам тогда было по шестнадцать — а он казался нам всем старше. Даже не знаю, за счет чего… Взгляд серьезный, взрослый не по годам; о чем-то все время думал, частенько можно было увидеть в его черновиках какие-то строчки, лично для меня являющиеся китайской грамотой. Каким-то шестым чувством я понимал, что это обрывки программ, которые пишет Мишка — и от этого мое уважение к нему росло; я спрашивал, что это — он особо не скрывал, объяснял, что изучает язык программирования, что хочет быть как отец, что ничего интереснее ассемблера не существует, что еще пару лет — и он будет поступать в военное училище с уклоном в информационные технологии… А я кивал, соглашаясь, а сам думал — куда же жизнь закинет меня, человека, далекого от современного взгляда на жизнь…
Не скажу, что моя жизнь не удалась — причем во многом благодаря Мишке. То, что я сделал из себя — это дань, отданная моему другу. Моя профессия, моя жизнь — все для него… Но я отвлекся.
Постепенно я подхожу к тому, о чем хотел рассказать. Все это случилось весной, последней школьной весной. Мишка стал много времени проводить дома за компьютером, перестал появляться на занятиях физкультурой, которые по-своему любил… Я заходил к нему пару раз — он любезно встречал меня, мама делала нам чай с конфетами (знаете, однажды я принес в портфеле пару бутылок пива, но Мишка увидел их и сразу же замахал руками, заставил убрать назад — я так и не понял, что он хотел этим сказать, но подумал, что это связано все с тем же загадочным освобождением от физкультуры)… Мы трепались не о чем, но по состоянии Мишки было видно, что я очень сильно отвлекаю его от чего-то очень важного.
В такие моменты я чувствовал себя очень неловко и побыстрее сворачивал нашу с ним беседу. И каждый раз, уходя, я бросал взгляд в его комнату, где стоял компьютер. На столе лежали какие-то чертежи, это я точно помню, несколько толстых книжек… Да, еще очень неожиданная вещь — паяльник. Неожиданная потому, что я никогда не замечал за Мишкой страсти к радиоделу — а что еще может быть у человека, хорошо знакомому с компьютерами?
Спрашивать было бесполезно. Один раз я не удержался, задал вопрос… Больше дверь в комнату к Мишке открытой я не видел.
Он продолжал ходить в школу, готовился к выпускным экзаменам, не делал тайны из того, что собирается поступать в какую-то сверхсекретную военную академию, куда уже написал протекцию командир части, где служил отец, и директор их школы. Это стало известно после очередного родительского собрания, на котором мамы и папы делились своими планами насчет дальнейшей жизни их детей.
Помню, моя мать пришла тогда, села на кухне, подперла голову руками и задумалась. Я спросил что-то насчет здоровья, насчет работы… Она посмотрела на меня и сказала: «Вот у всех дети, как дети… Поступают куда-то, о чем-то думают. А ты?» — «А что я?» — «Что… Вот Михаил — чего-то хочет от этой жизни, готовится к поступлению, из-за компьютера не встает… И ведь поступит, я уверена — и те письма, что за него написали, совсем тут будут не при чем…»
Она помолчала, а потом добавила: «Хотя… Военная академия… Как он думает физкультуру сдавать? Ведь столько лет с освобождением. Ну, да бог с ним…» Она встала и пошла готовить ужин. А я задумался. Потому что мать была права. Нельзя поступить в военное училище, не выполнив нормативов по физкультуре. Они там бегают, подтягиваются… Еще чего-нибудь делают, я не в курсе.
Помню, тогда мне стало действительно любопытно, как Мишка собирается преодолевать это, в сущности, непреодолимое препятствие. Можно было, конечно, предположить, что родители его готовы и денег заплатить, и использовать все свои связи и положение отца — но ведь это все-таки армия! Обязательно найдется кто-нибудь, кому не понравится офицер, не занимающийся физкультурой, не ходящий в наряды и вообще — всячески избегающий физического труда. Он ведь и в школе был освобожден — и от уборки территории, и от всяких колхозов, тряпки половой в руках не держал. Правда, вел он себя при этом нормально, своим положением не хвастался — но и ведро с водой ни одной девчонке донести не помог. Смотрел вслед — но руки не протягивал.
Интерес к Мишкиному поступлению у меня быстро угас, ибо мне самому надо было браться за ум, читать учебники и всерьез думать о том, куда же меня занесет судьба. В один из таких дней, наполненных самосозерцанием на диване с учебником то ли истории, то ли биологии, я вдруг решил сходить к Мишке и спросить у него совета. Насчет того, кем он видит меня в будущем. Собрался и пошел.
И я до сих пор помню этот день… Я никогда не видел Мишку таким, как в тот раз. Он открыл мне дверь — и я сразу понял по его выражению лица, что я очень не вовремя. Выглядел он очень и очень неважно — усталый, бледный, волосы непричесанные, мокрые, словно из душа. Дышит как-то тяжело…
Мы с ним встали в дверях, глядя друг на друга, и я уж подумал, что он заболел, собирался справиться о здоровье и сразу уйти, но он вдруг махнул мне рукой, приглашая в квартиру.
- Нужна помощь… Раз уж пришел.
Я пожал плечами и вошел. Дома Мишка был один. Отец — на очередном боевом дежурстве, мама — на рынке. В квартире было очень тихо — и я сразу обратил внимание на то, что из комнаты Мишки доносится какой-то тихий ритмичный писк. Мы взглянули друг на друга — и он пригласил меня войти.
Впервые я оказался в этой комнате за последние полгода — ровно столько времени Мишка не приглашал меня к себе. Но все так же на компьютерном столе лежали какие-то чертежи и схемы, нарисованные на кальке, несколько учебников с загадочными названиями… А поверх всего этого бардака — какая-то маленькая коробочка. Серебристая, с маленьким светодиодом. Огонек мигал в такт писку…
Я вопросительно посмотрел на Мишку, он устало махнул рукой и предложил взять стул и сесть рядом.
- У тебя зрение как — единица? — спросил он меня. Я очков сроду не носил, кивнул:
- Не жалуюсь.
- Ну, тогда смотри… Вот тут парочка контактов, — он взял со стола эту самую коробочку. — Я чего-то устал, вижу хреновато… Ты паять-то умеешь?
Паять я умел. Он объяснил мне задачу, я взял паяльник, похвалил очень тонкое и удобное для такой работы жало, за пять минут все сделал.
- Теперь мы это хозяйство к компьютеру подключим… — он полез куда-то под стол, я протянул ему подпаянные провода. Мишка возился довольно долго, потом из-под стола сказал:
- На кухне, в вазочке… Там таблетки в красной упаковке. Такие желтенькие. Принеси, пожалуйста, парочку. И сок. Что-то я не в форме…
- Желтые. В красной, — повторил я, чтобы не забыть, сходил на кухню, принес все, что он просил. Мишка уже выбрался из-под стола и сидел на своей кровати. Дышал он тяжело, схватил свои таблетки и проглотил их, даже не обратив внимание на стакан сока в моей руке.
Я первый раз видел его таким. Ведь все годы мы только и знали о нем, что он освобожден от физкультуры и всякой тяжелой работы — но по-настоящему больным его не видел никто. Я был первым…
Похоже, он тоже это понял. Взял из моей руки стакан сока, выпил, вытер пот со лба, откинулся на стену.
- Что, неважно выгляжу? — усмехнулся он. — Сам знаю. Ты только никому не рассказывай, хорошо… Что я вот такой. И про коробочку эту… Ну, вроде как не видел. Ты приходил-то зачем?
Я промычал что-то невнятное, сам уже не помню, что. Мишка посидел еще немного, дождался действия таблеток, потом потихоньку поднялся и сказал:
- Мне бы поработать… Ты извини, но мне надо одному. Программирование — дело тонкое. Давай уж завтра поговорим… Может быть…
Жаль, что это «может быть» не насторожило меня сразу. Вполне возможно, я был в состоянии если не изменить ситуацию, то хотя бы… Даже не знаю, что.
Но я молча кивнул, протянул ему руку и ушел. В дверях подъезда столкнулся с его матерью, которая тащила полные сумки продуктов. Мне бы тогда ей сказать, заставить задуматься, присмотреться… Но в семнадцать лет как-то не особенно внимательно относишься к окружающему миру, если проблема не касается тебя вплотную. Такой вот обыкновенный детский эгоизм…
Мама кивнула мне, что-то спросила. Я так же вежливо ответил — и мы разошлись в разные стороны. Уже уходя, я понял, что так и не узнал, кем меня в будущем видит Мишка. Я ведь его мнение много значило для меня.
На следующий день Мишка не пришел в школу. Это было первый раз за все четыре года, что он учился с нами. Несмотря на свое вечное освобождение и режим — школу он посещал регулярно. Правда, я помнил его вчерашнее состояние и особенно не удивился. Учительница, подняв брови, отметила в журнале его отсутствие и продолжила урок.
А через несколько часов прилетел вертолет, большой вертолет санавиации. Он иногда посещал наш городок — когда в воинской части случался тяжелый больной, и его надо было сопроводить в госпиталь. Но на этот раз вертолет увозил Мишку. Те, кто видел, как это было, рассказывали, что вместе с ним полетела и его мать. Бледный и взволнованный отец провожал их, долго глядя в небо…
Класс был в шоке. Никто ничего не знал и не понимал. Несколько девчонок рыдали потихоньку в углу, парни (в их числе и я) курили за школой, сплевывая себе под ноги, и молчали. Я изо всех сил сдерживался, чтобы не рассказать о моей вчерашней встрече с Мишкой, которая… Которая оказалась последней.
Потом мы узнали, что его не довезли. Он умер в вертолете. Где-то там, под облаками… У него остановилось сердце.
Ему было всего лишь семнадцать полных лет… Он только начинал жить…
С раннего детства у него выявили какое-то очень серьезное заболевание сердца — говоря простыми словами, оно не хотело биться так, как положено природой. Нарушение ритма. И он всю жизнь носил в кармане кардиостимулятор. Маленькую серебристую коробочку, которая заставляла его сердце биться — шестьдесят ударов в минуту.
Именно поэтому он не мог заниматься физкультурой — «водитель ритма» не вытянул бы потребности организма. Вот и поднимался он по лестнице с перерывами, и мяч пинал с опаской…
Отец по каким-то своим каналам выбил ему американский кардиостимулятор — и размерами поменьше, и понадежнее. И еще в нем был процессор.
Когда Мишка узнал об этом, он уже неплохо с отцовской подачи соображал в ассемблере. И сделал вывод — раз есть процессор, значит, в его работе можно что-нибудь изменить. Можно заставить «водитель ритма» откликаться на изменение темпа жизни. На игру в футбол. На физическую работу. И он стал писать программу…
В тот день, когда я видел его в последний раз, он собирался залить программу в кардиостимулятор. Насколько я понял, он неоднократно тестировал ее на компьютере, прежде чем решиться выполнить прошивку прибора.
Но что-то пошло не так…
Я до сих пор вспоминаю о нем с огромным уважением. Ведь у него не было права на ошибку… И он очень хотел быть, как все. Бегать, прыгать, любить жизнь…
И он был первым хакером, который хотел подобрать код к собственному сердцу. Жаль, что жизнь не дала ему второй попытки.
Жаль.
—
Вернуться к рассказам.