НАСТОЯЩИЙ ПОЛКОВНИК
За окном моросил мелкий дождик; настолько мелкий, что казался просто водяной пылью. Полковнику так и хотелось уткнуться лбом в оконную раму; а лучше прижаться к холодному стеклу, чтобы ощутить десятым чувством эту мерзкую взвесь брызг сквозь прозрачную преграду. Одновременно в нем боролись два желания — выйти под дождь и пропитаться насквозь мелкими капельками против того, чтобы остаться дома — навсегда. Никогда не высовывать носа за дверь. Никогда.
За грудиной кольнуло. Чуть-чуть, самую малость. Полковник незаметно для адъютанта скрипнул зубами. Старость начинается тогда, когда ты вдруг замечаешь, что у тебя есть сердце… Сорок четыре года — маловато для старости. Хотя, кто знает — может быть, в самый раз.
Фотография. В книжном шкафу под стеклом. Молодой парень, капитанские погоны, летная форма. Там, на фотографии, все еще живы… И никто не виноват. «Понимаете, искусственный интеллект…» Не распознал. Ошибся. С кем не бывает.
Рядом с фотографией — две медали. Причем одну из них Кузнецов вынужден был всегда прятать, если приходили нежданные и непосвященные гости. Нельзя было. На медали — название города, в котором официально русских не было никогда. «Над всей Испанией безоблачное небо».
Полковник прикоснулся кончиками пальцев к стеклу. На улице действительно было прохладно, осенний ветер ворошил листву; короче, “Болдинская осень”. Пушкин в такую погоду, наверное, писал что-нибудь очень и очень пессимистическое — а вот полковнику Кузнецову надо было сосредоточиться и выдать на поверхность сознания светлые и прекрасные мысли; что-то о цветах и бабочках.
За спиной раздался шорох — адъютант, устав ждать, начал ерзать на табуретке у двери. Кузнецов немного повернул голову в сторону — шорох прекратился; прапорщик почувствовал недовольство начальника, напрягся, даже дышать стал намного тише. Уходить не хотелось — и не потому, что над Кузнецовым довлело какое-то предчувствие, нет. С ним просто случилась метаморфоза на уровне менталитета — ему надоела война. Она так долго продолжалась, что даже солдаты, подобные Кузнецову, устали от нее…
— Пора, господин полковник, — опасаясь гнева начальства, тихо проговорил адъютант. — Машина прогрета. Зонт не забудьте…
— Не забуду, — буркнул Кузнецов. — Где фляжка?
— Я… — засуетился на табуретке прапорщик. — Вам нельзя, господин… полковник… Врач… Вы же…
— Да, — коротко отрезал Кузнецов. — Где фляжка?
Адъютант не стал дальше сопротивляться. Откуда-то из глубин кителя на свет была извлечена серебристая сверкающая посудина, не издавшая при этом ни единого всплеска, будучи наполненной под завязку. Полковник протянул к ней руку, привычным движением отвинтил красивую ребристую крышечку, опрокинул горлышко себе в рот. Внутренности тотчас же наполнились ароматным обжигающим теплом, удары сердца стали ровнее — насыщеннее, что ли.
Кузнецов вышел на улицу следом за прапорщиком. «Лэндровер» урчал у подъезда, радуя глаз полковника выправленным правым крылом (после того, как в День Победы Кузнецов решил вспомнить, что же это такое — держать в руках НАСТОЯЩИЙ руль — машина почти две недели простояла в ремонте; полковник перевернулся дважды, так и не поняв, что же произошло на дороге с неожиданно упрямой машиной). Водитель, увидев своего командира, подобрался, приглушил радио, машинально поправил сиденье рядом с собой.
Полковник открыл дверцу, оглянулся на дом, подняв взгляд к тому окну, из которого он пару минут назад смотрел на улицу. Стекла блестели, омытые дождевой пылью; сквозь этот водяной блеск ничего не было видно. У полковника непроизвольно дернулась щека; он вдруг понял, что сержант за рулем и прапорщик, вцепившийся мертвой хваткой в черный огромный зонт, не сводят с него глаз и видят каждое его движение, чувствуют каждый вдох. Так получилось, что они не знали, какое «развлечение» предстоит полковнику сегодня — но оба понимали, что неспроста у Кузнецова ходят желваки на скулах и время от времени пальцы сжимаются в кулаки.
Кинув последний взгляд на свое окно, где за шторой — он точно знал — стояла жена, которая после гибели сына не выходила его провожать. Кузнецов поставил ногу на подножку. Прапорщик со щелчком сложил зонтик, запрыгнул на заднее сиденье. Хлопнула дверца; полковник положил ладони на поручень перед ним на приборной панели, коротко кивнул. Сержант ответил ему тем же, включил передачу; «дворники» смахнули очередную порцию полудождя-полутумана с лобового стекла.
Наверху, в окне, колыхнулась тяжелая штора, провожая отъезжающий «джип»…
* * * * *
Его никто не торопил. Не принято было подгонять того, кто шел на полигон. Несмотря на то, что сроки испытания были достаточно жесткими, приказать полковнику не мог никто. При желании он имел право отказаться, перенести на час, на день, на неделю. Сослаться на здоровье, на нервы, на погоду. И он уже дважды воспользовался своим правом на это. Один раз это случилось в тот день, когда его старшая дочь должна была рожать; он всю неделю был на взводе, отрывался на подчиненных, требовал у доктора транквилизаторы — и в итоге отказался от выхода на полигон, где в тот раз опробовалась новая техника.
Спустя семь дней, когда все уже случилось и на свет появился прекрасный крепыш, дочь была здорова и счастлива — он сам назначил время испытания, и после того, как сетки прицелов спроецировались на сетчатку, Кузнецов выполнил несколько упражнений на «отлично», а в дополнение ко всему нашел два серьезных недочета в искусственном интеллекте ракетной установки, а именно в том его звене, которое обрабатывало типы самолетов, заходящих на бомбометание.
Во второй раз (примерно год назад) все было гораздо хуже. Погиб Виталий. Единственный сын, пошедший по стопам отца. Погиб в бою. Его истребитель был сбит. То, что лежало в «цинке», вряд ли имело отношение к останкам мальчика. Куски приборных панелей, расколотый шлем да несколько обрывков высотного костюма. Все, что осталось от сына. И Кузнецов передал право управления новой моделью бронетранспортера своему дублеру.
Он, конечно, присутствовал на испытании. Сидел в бункере, смотрел на происходящее через глаза видеокамер, кусал губы и вертел в руках жетон Виталия, уцелевший в буре, поглотившей самолет. Кузнецов знал, что смог бы выполнить все задания, данные дублеру для прохождения препятствий, но благоразумно решил отклонить непосредственное участие в испытании. Зная себя, он очень боялся заполучить в руки оружие.
Конечно же, все прошло. Горечь утраты улеглась; душевная драма спряталась где-то на дне сознания. Полковник регулярно испытывал новые виды интеллектуального вооружения — танки, ракетные и зенитные установки, снаряжение кибер-солдата, множество компьютерных дополнений к обмундированию, делавших человека в форме все более и более неуязвимым. Только иногда он бросал короткий взгляд в зеркало, отмечая на шее жетон на цепочке — жетон сына.
Вот и сегодня — в очередной раз отогнав попытавшиеся встать на дыбы мысли о жене и погибшем сыне, Кузнецов отметился отпечатком ладони на фоторецепторе секретной службы. Дверь бесшумно открылась, лифт опустил его на несколько десятков метров под землю; оказавшись на служебном ярусе номер четыре. Массивная дверь медотсека приветливо (несмотря на свой огромный вес) распахнулась, впустив Кузнецова внутрь. Док махнул ему рукой, не отрываясь от своих пробирок, кардиограмм и всякой другой чепухи. Полковник опустился в кресло, ставшее за годы работы здесь привычным. Впервые опустился в него, не раздевшись до пояса.
Усталый взгляд скользнул по экранам мониторов, по связкам проводов; несколько микроскопов, стоящих в ряд, большие шкафы со стеклянными стенками, украшенные надписями «СТЕРИЛЬНО», «НАРУЖНОЕ», «НЕОТЛОЖНАЯ ПОМОЩЬ». Кузнецов зачем-то прислушался к успокоившемуся сердцу, не почувствовал никаких перебоев в нем и поднял глаза на врача. Тот в недоумении стоял и смотрел на него строгим взглядом.
— Не сердись, Михалыч, — махнул рукой Кузнецов. — Просто дай «добро»… Ты же знаешь, какая работа предстоит мне сегодня.
Док (он же майор Никита Волощук) продолжал молча смотреть на полковника. Спустя пару секунд он отвел глаза, сделал несколько шагов к шкафу с лекарствами, без всякого повода переложил коробочки на полках с места на место, потом вернул все в первоначальное состояние. Зачем-то порылся в карманах халата, откашлялся, повертел в руках зажигалку; пару раз бросил на Кузнецова взгляды через плечо — взгляды то ли виноватые, то ли задумчивые. Полковник следил за каждым его движением, постукивая пальцами по подлокотникам.
— А если… — спросил, не оборачиваясь, док.
— Нет, — ответил Кузнецов. — Безо всяких «если». У меня все получится. Эту штуку запустят в серию. И наши парни смогут достойно отомстить за моего Витальку.
— Тогда почему вы отказываетесь от контроля? — повернулся врач к полковнику. — Ведь никаких «если» нет.
Кузнецов на секунду задумался, вспомнив ту маленькую иголочку, что впервые за всю жизнь кольнула в сердце час назад. Действительно, почему?
— Не хочу отвлекать тебя от дел более важных, — улыбнулся полковник. — Сколько раз за последние четыре года — а ведь ты здесь именно четыре года — испытания отменялись по причине проблем со здоровьем?
— Я помню все случаи наизусть, — коротко хмыкнул Михалыч. — Три раза. Дважды — по пьянке. Один раз…
— Когда Пронин застрелился. Я тоже помню. Вместо того, чтобы проводить медосмотр, ты констатировал смерть. Так посмотри же на меня — я трезв, как стеклышко, стреляться не собираюсь, последний раз я чихнул примерно полгода назад — и ты же сам справился с этой проблемой в течение двух минут, допустив меня до стрельб; что же еще может произойти со мной в самом расцвете лет?
Волощук принялся разглядывать свои ладони, потом повернул их вниз, внимательно рассмотрел каждый ноготок, сжал-разжал кулаки… В его голове шла упорная борьба здравого смысла и инструкций. Кузнецов закинул ногу на ногу, расслабился. В исходе этой внутренней борьбы он был уверен.
Спустя минуту Волощук подошел к своему компьютеру, нажал несколько клавиш — на экране появилась фотография Кузнецова и несколько строк текста. Шумно выдохнув для храбрости, майор набрал необходимую команду — и на личной карточке полковника, прикрепленной слева на груди, зажегся зеленый квадратик. Его достаточно яркий свет давал право Кузнецову проходить в любое служебное помещение на стартовом этаже.
Полковник благодарно кивнул, встал, пожал Никите руку. Потом повернулся и вышел из медотсека, направляясь навстречу новой работе.
Волощук сел в кресло, которое было еще теплым, подключил к своим запястьям пару датчиков, снял кардиограмму, истинно медицинским непонятным почерком написал в верхнем углу фамилию «Кузнецов» и, даже не взглянув на нее, пришпилил степлером к личному делу полковника.
* * * * *
Кузнецов всегда думал, что пригодность человека к военной службе можно определить по одному-единственному критерию — по его отношению к эстетике оружия. Он неоднократно спорил со своими коллегами по службе на эту тему, приводил массу аргументов в поддержку своей версии, но находил понимание далеко не всегда. Он не умел спорить; точнее сказать, он разучился это делать, несмотря на два высших образования — инженерное и военное (за плечами была Академия Бронетанковых войск). Армия вынудила его быть прямолинейным, не терпящим возражения человеком, и поэтому все его аргументы обычно воспринимались только в виде приказов.
Он считал — и так было уже очень и очень давно, с детства — что вычислить внутри вас склонность к военному делу очень просто. ДОСТАТОЧНО ВЫЯСНИТЬ, ВИДИТЕ ЛИ ВЫ КРАСОТУ В ОРУЖИИ. Если да — то есть, если вы в состоянии оценить оружие как произведение искусства, испытывать некое вдохновение, держа в руках пистолет или прижимаясь щекой к холодному прикладу, восхищаться изгибами торпедного катера и фигурами высшего пилотажа — вы просто созданы для того, чтобы носить погоны. Если нет — вы обречены всю жизнь быть «пиджаком», человеком, далеким от суровых армейских будней, особью второго сорта.
Кузнецова всегда привлекало оружие. Еще со школы он пронес это ощущение благоговейного трепета при взгляде на средства умерщвления людей. Начав посещать с шестого класса стрелковый кружок, он втянулся в этот процесс на уровне зависимости — приклад «мелкашки» вызывал в нем бурю ощущений, не сравнимых с теми, что возникали при решении квадратных уравнений и разглядывании тычинок и пестиков. Лежа на драном матрасе в школьном тире, установив локоть левой руки в правильную позицию и удерживая тяжелую для школьника винтовку нетренированным еще запястьем — он был и Робин Гудом, и Кожаным Чулком, и Вильгельмом Теллем одновременно. «Правая нога — продолжение ствола». Он сам был продолжением ствола.
Оружие дисциплинировало, заставляло подчиняться необходимым для безопасности условиям. Убрать руки со спускового крючка, если в секторе мишеней человек; подходить к позиции только по команде; никаких шуток с оружием. Список можно было продолжать бесконечно…
Он брал призы, грамоты, кубки на стрелковых соревнованиях — но он стрелял не ради стрельбы и побед. Оружие звало его за собой; он практически не замечал красоты мотоциклов, автомобилей, одежды. Единственное, что еще могло привлечь его взгляд — красивая девушка определенных пропорций. И если ему казалось, что эта девушка в военной форме будет выглядеть нелепо — она пропадала для него навсегда.
На одной из стрелковых спартакиад незадолго до выпускного вечера в школе он взял призы по максимуму — и личный зачет, и командный — и ему в качестве наградного бонуса было позволено на полигоне стрелять из всех видов оружия. Время от времени Кузнецов оглядывался назад, в тот день, и приходил к выводу, что именно тогда определился выбор его профессии. Расстреливая из пулемета стенды, он наслаждался запахом шипящих горячих гильз; поливая из «Калаша» ростовые мишени, он ощущал силу, которая вливалась в него вместе с грохотом ударного механизма. И как потом сладко ныло отбитое до огромного малинового синяка плечо…
Конечно же, он стал военным.
Несмотря на привязанность к оружию стрелковому, индивидуальному — он решил стать офицером бронетанковых войск. Большие, пахнущие солярой и пышущие черным дымом машины, качающие стволами на балансирах и увешанные детонационными плитами противоракетной защиты — они были невообразимо красивы. Рядом с ними концепт-кар от «Мерседес-Бенц» являл собой какую-то ущербную телегу конца девятнадцатого века.
Пройдя длинный путь по должностной лестнице, дослужившись до высокого офицерского звания и будучи уверенным в завтрашнем дне настолько, насколько может себе это позволить человек, живущий от тревоги до тревоги, он и не знал, что ДЕЛО НЕ В КРАСОТЕ. И он понял это, когда пришла война…
Шагая по гулким коридорам, приближающих его к очередному испытанию, он вспоминал о том, как весь мир замер в напряжении и томительном ожидании, когда армада аморфов пять с половиной лет назад зависла на высоких орбитах над Землей. Новостные каналы ежесекундно выплевывали строчки сообщений о контакте с внеземными цивилизациями, о начале новой эры в истории человечества. И эта эра не заставила себя ждать.
Не произошло ничего внешне примечательного, заметного. Вокруг Земли медленно вращались на геостационарных орбитах гигантские тела кораблей общим числом восемнадцать; никаких сигналов и следов активности; ничего. А потом на Земле стали исчезать люди.
Пришельцы являли собой чудеса мимикрии, маскировки, полиморфизма. Никто и никогда не мог внятно рассказать об облике инопланетян, о внешнем виде их «челноков», на которых они благополучно «собирали дань» практически со всей поверхности планеты. Шаттлы маскировались подо все, что угодно — под привычные глазу самолеты и вертолеты разных моделей, под воздушные шары, дельтапланы, метеозонды и прочие летательные аппараты. Распознать их было невозможно, ибо характеристики целей на экранах радаров совпадали до мелочей.
Этот период, который продолжался около полгода, был назван в истории войны с аморфами «периодом тихой агрессии». С земли было вывезено примерно восемь тысяч человек — и настолько незаметно, что только по прошествии времени удалось оценить весь масштаб трагедии. За этот промежуток времени неоднократно предпринимались попытки установить связь с кораблями, находящимися на орбите — безрезультатно. Кузнецов помнил, как он с душевным трепетом ждал выпусков новостей, в которых просто должна была проскочить информация о том, что получен ОТВЕТ — но этого не случилось. Просто аморфы один — ОДИН! — раз прокололись в своем искусстве супермаскировки; и все встало на свои места.
Всего только раз люди воочию увидели, как у них на глазах частный одномоторный самолетик «Сессна» превратился в нечто, напоминающее летающий гриб, перевернутый шляпкой вниз. Этот «гриб» прошел на бреющем полете над маленьким золотистым пляжем, полукольцом огибающим небольшое озерцо на юге Канады. Его видели одновременно около четырехсот отдыхающих; практически все они смогли засвидетельствовать тот факт, что из воды неизвестной силой было извлечено два пловца, находящихся довольно далеко от берега. Эта сила просто скрутила их, как мокрую от воды тряпку, взметнув вокруг них облако кровавых брызг, после чего втянула внутрь чрева «гриба» уже мертвые тела. Судя по всему, те, кто пилотировал летательный аппарат, не имели понятия о том, что были замечены; они просто выполнили свою работу.
Кое-кто успел сделать несколько фотографий, у двух человек под рукой оказались видеокамеры. Доказательства агрессии спустя полчаса уже были в эфире. Нашлись несколько аналитиков, работавших над этой проблемой в тиши кабинетов уже длительное время — они-то и выдвинули гипотезу того, что Земля стала объектом длительных, частых и бесчеловечных экспериментов над людьми. «Некая могущественная раса использует нас, как аквариумных рыбок, — писали ученые в обращении к президентам великих держав. — Над Землей навис огромный сачок, которым эти до сих пор неизвестные твари выгребают нас для непонятных целей — при этом, наверное, даже не замечая всей негуманности происходящего».
Кузнецов, который был ознакомлен с полным текстом этого обращения, как офицер, имеющий доступ к информации секретной и даже очень — был поражен тому, насколько беспомощны оказались земляне перед угрозой извне. Впервые после победы над исламским кошмаром Земля оказалась перед лицом действительно всеобщей опасности — но даже в этот момент объединиться всем и сразу оказалось не под силу. Во все времена находились люди, которые делали деньги на большой беде. ТАК СЛУЧИЛОСЬ И НА ЭТОТ РАЗ.
Вооруженные силы практически всех передовых стран были готовы прийти на помощь всем, кто попросит помощи — не считая населения собственных земель. Но одного желания было мало — надо было располагать соответствующим вооружением. Первые столкновения с силами аморфов случились практически через день после того злополучного для них промаха с маскировкой. Были нанесены ракетные удары по кораблям, висящим в космосе.
Цели достигла лишь одна ракета, выпущенная из шахты под Новосибирском. Неизвестный капитан, прозябавший в шахте на боевом дежурстве уже седьмой год, от жуткого безделья приделал к программе наведения и лже-целеуказаний свой кусок кода, потом прописал его на тренировочном стенде, изучил работу и в один прекрасный день, полностью убедившись в том, что он — несостоявшийся лауреат Нобелевской премии, выполнил прошивку программы ракеты, находящейся на боевом дежурстве. Он был единственным из всех смены, кто знал о том, что ракета двадцать восемь минут находилась в небоеспособном состоянии… Сервисные программы, обслуживающие ракету, очень благосклонно восприняли те исправления, что внес капитан — а при атаке воспользовались именно ими, так они имели самый высокий приоритет. И ракета, создав при помощи новых указаний такие ложные цели, что их не смогла правильно распознать система защиты корабля, благополучно превратила его в радиоактивный кусок дерьма.
Конечно, они ответили. Ответили страшно, по-своему. Это не было ядерным Апокалипсисом. Но и радости не принесло ни на грамм.
Война началась. Как назвали ее средства массовой информации — «Зондовая война». Базовые корабли не были готовы к боевым действиям, но вот шаттлы аморфов доставляли землянам огромное количество проблем. И кто-то, вспомнив, как одна-единственная ракета преодолела сотни километров и нашла брешь в обороне аморфов, решил, что нам нужен искусственный интеллект. Такой, что сможет находить дорогу к противнику через пустоту космоса. Так началась битва за небо. За то самое небо, которое забрало у полковника сына…
Ведущие программисты всего мира, которые были в состоянии решить поставленную задачу, принялись за дело в специально оборудованном и защищенном подземном центре. Практически все корпорации, ответственные за создания программного обеспечения, предоставили свои разработки для открытого изучения. До последнего держалась только Майкрософт, глава которой так и не смог расстаться с исходным кодом своей «Windows». Несмотря на многократные увещевания общественности, он оставался непреклонен в своих желаниях унести с собой в могилу все свои миллиарды, не поделившись с гибнущим в войне миром. И пуля снайпера помогла ему в этом.
После смерти великого и могущественного Билли его преемники стали посговорчивее. Необходимая информация стала доступной. Работа закипела с новой силой. И через полтора года с успехом завершилась.
Никто не тешил себя безоблачными надеждами на тему того, что создано супероружие, которое в ближайшее время избавит планету от агрессоров. Слишком уж сильны оказались в своих амбициях аморфы, время от времени сметающие города с лица Земли. Но и отчаиваться уже особо не приходилось.
Полковник вспомнил, как все, кто следил за тайным ходом разработок, будучи посвященным в некоторые секреты и планы, ожидал чего угодно, но только не того, что получилось. Многие далекие от вооружения люди просто считали, что в итоге будет создана некая ракета, способная сбить на геостационарной орбите базовые станции аморфов. Однако все оказалось несколько иначе.
Ученые пошли по другому пути. Они создали искусственный мозг, который был в состоянии, вооружившись рядом многочисленных аналогий и богатым опытом столкновений с аморфами, вычислять замаскированные катера пришельцев. При желании этот мозг можно было приспособить к любому современному виду оружия — и оно становилось смертельным для аморфов, ибо их спускаемые аппараты могли быть сбиты простейшими ракетами «земля-воздух». Практически все боевые действия пришельцы вели достаточно локально, не совершая каких-то сверхмощных ударов с орбиты — вполне возможно, что к подобному роду действий их корабли не были приспособлены. Поэтому в случае успешного внедрения изобретения в вооруженные сил стран, занятых безопасностью Земли, могло существенно изменить ход событий в пользу обороняющихся.
Как всегда, у авторов были замечательные результаты. И поэтому им не стоило слепо доверять. Было принято решение об испытании изобретения независимыми экспертами по вооружению и компьютерной технике. Через неделю после его начала стало ясно, что проект готов провалиться.
Оказалось практически невозможно изменить начинку современной военной техники для того, чтобы полученный «мозг» был в состоянии оперировать распознаванием и стрельбой. Нужно было еще очень и очень много времени для модернизации существующих моделей танков, зенитных и ракетных установок, создания новых моделей техники. И тогда было решено не изменять вооружение. Выяснилось, что проще ИЗМЕНИТЬ ЛЮДЕЙ.
Для этого к работе были привлечены люди с имеющимися у них экстрасенсорными способностями, апологеты парапсихологии, гипноза, элита «X-Files» — короче, все те, кому не требовалось много времени, чтобы заставить свои мозги думать так, как это нужно по условию эксперимента. Многие из них не выдерживали напряжения, отказывались сами, сходили с ума, превращались в инвалидов — но около двадцати человек остались в проекте и сумели сделать то, что от них требовалось.
Программа «искусственного интеллекта» была сращена с человеческим мозгом путем создания временных подключений к коре. Проще сказать, это выглядело, как винчестер на салазках. Воткнул — работает. Вытащил — не работает. Человек надевал на себя специальный нейросенсорный костюм, выполнял подключение в затылочных долях, ответственных за зрение, после чего превращался в некое подобие живого прицела. От него требовалось увидеть цель и определить ее принадлежность — либо к нашему миру, либо к чуждому нам. И вот тогда уже в бой вступало железо.
Вроде бы все получилось. Но иметь на всю планету двадцать «живых прицелов» — безумно мало. Работы были направлены на расширение круга людей, способных управлять подобного рода техникой. В очередной раз команду программистов лихорадило. Люди продолжали гибнуть, аморфы терроризировали Землю с завидной периодичностью, заставляя людей со страхом смотреть в небо. Одни безумные проекты сменяли другие; люди теряли свои должности, что было для военных ведомств элементарным явлением при невыполнении приказа вовремя — а эти работы выполнялись на уровне приказов, возражения и промахи не принимались, и только огромный авторитет ученых удерживал руководителей проекта от решения вопросов в духе военного времени; хотя слово «расстрел» звучало в речи министров обороны неоднократно.
Конечно, все получилось. В такие трудные годы все должно получаться — иначе просто и быть не может. Решение пришло внезапно; отличился один из нейрофизиологов, в свое время написавший очень заумную работу, посвященную строению сетчатки глаза. И насколько его диссертация была понятна очень узкому кругу людей — настолько его изобретение оказалось близко и доступно тысячам и десяткам тысяч людей.
При помощи небольшой группы программистов он сумел разработать прицел, проецирующийся непосредственно на глазное дно, на саму сетчатку. Изучив работу мозговых центров и основываясь на первых опытах при участии людей с паранормальными способностями, он сумел создать принцип определения цели.
На сетчатку одного глаза проецировался сам объект, а на сетчатку второго — непрерывная цепь ассоциированных образов. Все дело было в их совпадении — при появлении сходства (программа определяла его более чем по сорока параметрам человеческого организма, которые изменялись при этом) управление передавалось боевому компьютеру. Но самое главное было не в этом — при появлении неизвестной цели компьютер особым образом подстегивал центры анализа и синтеза зрительной информации, позволяя человеку самостоятельно принять решение о принадлежности летательного аппарата, после чего полученный образ дополнял собой базу данных. Процент погрешности при этом был минимальным — всего несколько тысячных. Оставалось использовать возможности человека, выполняющего роль прицела, более активно — был создан костюм, который определял уверенность и готовность человека стрелять; находясь внутри этого эластичного облегающего костюма, человек превращался не только в прицел, он становился живым спусковым механизмом. Каждое шевеление его пальца, глубокий вдох, поворот головы — любое движение тела вызывало реакцию автоматики и подчиняло себе механизмы стрельбы и движения.
Конечно, существовали моменты, в которые просто невозможно было доверить ответственное решение человеку — и наоборот, не все мог компьютер. Система контролировала сама себя, пытаясь достигнуть внутри себя равновесия. По большому счету, роль человека сводилась все-таки не к тому, чтобы стрелять — скорее, наоборот, к тому, чтобы не допустить необратимых вещей типа стрельбы по пассажирским самолетам.
К испытанию новых видов вооружения были привлечены лучшие испытатели со всего мира. В их числе оказался и полковник Кузнецов, тогда еще имевший вместо трех звезд на погонах всего одну. Поначалу все казалось ему чересчур сложным, запутанным — уставали глаза, к вечеру кружилась голова, стало прыгать артериальное давление (все это было побочными явлениями от бликовых устройств, проецирующих прицел — достаточно быстро были изобретены успокаивающие вещества, не влияющие на скорость реакции, и об этой проблеме забыли).
Постепенно он втянулся. Поначалу стал показывать хорошие результаты в стрельбе, потом соревновался в скорости с компьютером, угадывая новые цели; его привлекали тестировать «начинку» танков, артиллерии, штурмовиков, передвижных зенитных комплексов. В «русском звене» программы «Защитники неба» Кузнецов, мгновенно взлетевший по служебной лестнице за свои успехи, считался едва ли не самым лучшим. Его результаты достигали самых высоких цифр, время от времени он привлекался к патрулированию Сибирского сектора в ожидании прогнозируемых нападений аморфов и сбил несколько их боевых катеров. Но основные его успехи были, конечно же, на полигоне.
Техника, прошедшая через его руки, практически всегда уходила в серийное производство — либо шла в «корзину». К его мнению прислушивались программисты, изготовители вооружения, производители прицелов, организаторы оборонных рубежей и обыкновенные солдаты, участвующие в обслуживании высокоинтеллектуальной техники. Его авторитет вырос до недосягаемых вершин — и лишь смерть сына заставила его изменить свои взгляды на войну.
Та невообразимая усталость, которая обрушилась на него, заполняя пустоту в сердце, подстегнула его стать более точным, более внимательным, более требовательным к себе. Работа стала смыслом его жизни — он хотел каждым своим движением, взглядом, выстрелом приблизить конец войны. Кузнецов возложил на себе миссию мести — и нес ее знамя, гордо подняв голову. Призрак сына время от времени всплывал перед его расчерченными на прицельные сетки глазами…
* * * * *
Надевание костюма требовало определенных навыков, которыми Кузнецов обладал уже на уровне автоматизма. Самым сложным было совместить на внутренностях костюма метки сенсоров с датчиками, внедренными непосредственно под кожу. Два раза в год испытатели проходили медицинское обследование на предмет миграции датчиков — инородные тела в теле человека, как бы наука не старалась сделать их максимально родственными каждому офицеру в отдельности, время от времени могли быть исторгнутыми наружу; организмы людей под руководством медиков потихоньку смирялись с тем, что где-то внутри находятся маленькие квадратики из сверхпроводника, призванные доводить до контрольной аппаратуры параметры человеческого тела.
Полковник прекрасно знал расположение каждого из них — всего таких датчиков было двадцать четыре. Когда облегающая синтетика костюма коснулась кожи, чтобы слиться с ней в единое целое на время работы, на экране перед ним появился контур его тела, на котором поочередно зажигались зеленые огоньки — датчики костюма и подкожные кристаллы входили в контакт, компьютер обменивался с ними данными, после чего мигание огонька прекращалось, и он начинал гореть ровным светом, подтверждая правильность подключения и отсутствие патологии на своем участке. По большому счету то, что делал на медосмотре Волощук, не требовалось — здесь все происходило вновь, и на более высоком уровне. Просто в армии так было всегда — отдавать дань тем инструкциям, что были написаны задолго до появления подобных компьютерных анализаторов.
Кузнецов старался не смотреть на экран — вся эта информация его не интересовала. Он прекрасно понимал, что в течение ближайшем минуты будет определен недопустимый уровень алкоголь в крови и — возможно — изменения на кардиограмме. Но изменить его решения это уже не могло.
Когда-то, пару лет назад, он уже испытывал подобные вещи на себе — надеялся найти некий катализатор, при помощи которого процент ошибок можно свести при стрельбе к абсолютному нулю. Результат был достаточно предсказуем — это оказался АЛКОГОЛЬ. Подобрать такую дозу, которая влияла на растормаживание ассоциаций, при этом не нарушая координации, оказалось очень сложно — но полковник сумел это сделать путем длительных экспериментов над собой. Сегодня утром он выпил из своей любимой фляжки ровно столько коньяка, сколько требовалось для успешной стрельбы.
Один из датчиков, анализирующих химический состав крови пискнул и загорелся красным. Кузнецов угрюмо посмотрел на эту яркую точку на экране компьютера, безо всяких эмоций взял со стола заранее приготовленный скальпель и, аккуратно прикоснувшись к медному проводнику, идущему вдоль рукава к главному анализатору на левом плече, перерезал его. Лампочка погасла.
Через пару секунд должна была загореться еще одна, предупреждая о проблемах с сердцем. Но этого не произошло — компьютер посчитал, что «мотор» у Кузнецова в настоящий момент работает достаточно хорошо. Полковник картинно кивнул экрану, благодаря его за снисходительность, после чего протянул руки к шлему.
Это была, в общем-то, самая главная деталь костюма. Его основа, так сказать. Рама шлема сообщалась с головным мозгом через несколько датчиков, кольцом опоясывающих череп. Нечто, напоминающее очки для виртуальной реальности, надвигалось на глаза и закрывало полковника от всего мира. Спустя несколько секунд запускалась программа для адаптации глаз, на сетчатку проецировались различные геометрические узоры с постепенным нарастанием яркости и контрастности. Через две с половиной минуты после надевания шлема на голову полковник был готов.
Он медленно встал, прислушиваясь к своим ощущениям. Костюм стал второй кожей; Кузнецов ощущал внутри себя взаимодействие датчиков с телом. Сквозь боевой анализаторный блок в текущий момент времени пропускался огромный объем информации, контролирующий все сигнальные системы; подключение к ассоциативным центрам мозга активировалось постепенно, как бы исподволь — чтобы не вызвать того, что на первых порах экспериментов называлось «галлюцинаторным штормом». Испытатели оказывались в плену своих собственных эмоциональных кошмаров, вытащенных из глубин сознания при помощи зондирования. Образы, внезапно накатывавшие на испытателей, не обязательно носили характер жутких, гнетущих — но, тем не менее, значительная часть людей отсеялась именно в этот период совершенствования техники.
Кузнецов в свое время тоже испытал «галлюцинаторный шторм» на себе — УВИДЕВ В ПРИЦЕЛЕ ЛИЦО СВОЕЙ МАТЕРИ. Тогда он с трудом сумел справиться с собой. Похоронив мать шесть лет назад, он просто не ожидал того, что увидел — а компьютеру было абсолютно все равно, какие образы подключать к боевому анализатору. Покинув пилотскую кабину истребителя, который в этот момент готовился к взлету, Кузнецов вихрем ворвался в диспетчерскую к операторам полигона и в жесткой форме потребовал объяснений происходящего. После этого в области медицины, работающей в тесном контакте с группой по «искусственному интеллекту», появился «синдром Кузнецова». На борьбу с ним были направлены множество психологов, психиатров и специалистов по нейропрограммированию. Решение нашлось — и заключалось оно в постепенном «разогреве» центров, ответственных за память и ассоциации. Как выяснилось, для этого хватало растянуть процесс включения центров на две минуты. Добавив к полученному результату еще тридцать секунд, ученые получили гарантированный результат. Компьютер успевал отсеять гаммы образов, не нужных для опознания кораблей аморфов, блокируя их на то время, которое мозг человека находился в подключении к прицельной системе.
Первые шаги к выходу на полигон давались с трудом — компьютер анализировал мышечный тонус и создавал наилучшие условия для движений. Постепенно тяжесть при ходьбе исчезла, напротив — появилась легкость, уверенность в себе. Подойдя к служебному лифту, Кузнецов дождался, когда автоматика опознает его и впустит в шахту. Кабина быстро вынесла его наверх, где дождик уже закончился и уступил место солнечному дню.
В двадцати метрах от выхода стояло очередное чудо военной техники — передвижной зенитно-ракетный комплекс на базе гусеничного вездехода. Теория Кузнецова о красоте в очередной раз находила свое подтверждение. Машина не производила впечатления громоздкости, неуклюжести — ни в коем случае. Идя сквозь короткий строй патрулей, полковник отмечал в ней черты, присущей скорее чему-то легкому и воздушному; вес брони не ощущался даже при подходе вплотную.
Четыре тонких орудийных ствола, собранных на турели по два, смотрели вертикально в небо. Кпереди от них — две несущие рельсы для ракет. Сейчас они были пусты — в задачу на полигоне испытания ракет не входили. Кто-то не успел доработать систему наводки на источники излучения тепла, и ракеты с задания сняли.
Возле машины стоял инженер, готовивший ее к работе. Его полковник видел впервые; коротко козырнув ему, он протянул руку. Инженер кивнул, вложил в ладонь Кузнецову ключ, спросил:
— Вопросы будут?
— Нет, — коротко ответил Кузнецов. — Вы сделали то, что я просил?
Инженер усмехнулся, махнул рукой:
— Да. Просто скажете вслух, что вам надо — и вас услышат.
— Замечательно, — улыбнулся под прицельной маской Кузнецов. — Вы позволите?
И он, взявшись рукой за многочисленные поручни, расположенные вдоль борта, запрыгнул на броню, аккуратно нырнул в люк и закрыл его за собой.
Внутри было просторно — но это только потому, что экипаж был сегодня не в полном составе. Обычно он состоял из трех человек — командира, водителя и старшего по вооружению, который объединял в себе инженера-программиста, наводчика и техника. Сегодня же Кузнецов собирался выполнить роль всех троих в одном лице.
Он опустился в кресле водителя и подключил свой костюм при помощи пары специальных разъемов к бортовой компьютерной сети, которая замыкалась на оператора полигона. В ушах негромко треснуло, зашипело, потом раздалось приветствие дежурного по полигону:
— «Рыба-молот», выдвижение к старту разрешаю.
— Принял, — коротко сказал полковник, сильно сжал веки, потом медленно открыл глаза. Это был сигнал для активации прицелов. Мягко засветились лучики, идущие откуда-то от наружных углов глаз; со стороны это выглядело как ореолы света вокруг глаз.
— Ну что, проверим, что они сделали, — усмехнулся Кузнецов, следя за мимикой (любое неосторожное движение могло включить автоматику стрельбы). — Музыку…
В ушах зазвучала бас-гитара, а через несколько секунд — знакомое до боли: «A vacation in the foreign land, Uncle Sam does the best he can…»
— You’re in the army now… — подпел Кузнецов. — Молодец… «Рыба-молот» — оператору. Я на позиции. К работе готов.
— По сигналу «Три» — активировать боевую автоматику, по сигналу «Пять» — начать движение. Первое препятствие наземное, второе и третье — воздушные. Задачи — проверить ходовую часть, отработать стрельбу по стенду, после чего выполнить тесты по ассоциациям с воздушными целями. Как поняли?
Кузнецов повторил все и замер в ожидании счета.
— Один… Два… — начал считать стартовый робот. На счет «Три» Кузнецов резко сжал в кулак левую кисть, повернув ее внутрь. На броне чувствительные сервомоторы турели взвизгнули на долю секунду, переходя из дежурного режима «stand by» в режим активного патрулирования. Стволы качнулись и синхронно поднялись к небу в походное положение.
— Четыре… Пять… — договорил металлический голос.
— Вперед, — скомандовал Кузнецов. И послушная машина откликнулась на его приказ мягким рывком. Двигатель выбросил облачко черного дыма, гусеницы взметнули грязь — испытание началось.
Полковник практически не ощущал движения внутри машины. Подвеска, будучи в такой технике активной и «думающей», заранее отслеживала все неровности местности, включала компенсаторы, позволяя водителю в своей микрокапсуле испытывать значительный комфорт, какой только можно достигнуть в технике. Пройдя несколько поворотов, Кузнецов придал машине ускорение, выполнил два прыжка, после которых удивленно сообщил оператору о полном отсутствии инерционных толчков при приземлении.
— Стараемся, — ответил оператор и отключился. Полковник покачал головой, но, услышав предупреждающий гудок в наушниках, поймал себя на мысли, что еще не до конца запомнил всю схему управления машиной и что любое его непродуманное движение способно заставить технику выполнить что-либо незапланированное.
— Подсказки, — бросил полковник в пустоту водительской капсулы. В ушах тут же зазвучал мягкий женский голос, перечисляющий функции сенсорного костюма в порядке важности.
— По группам, — уточнил Кузнецов. Порядок чтения инструкции сменился, теперь они сообщались ему посекционно — и на первом месте были, как он и предполагал, инструкции по стрельбе. На фоне голоса, диктующего полковнику подсказки, тот различил еле уловимый фон — оператор включил связь и интересовался тем, что происходит в машине.
— «Рыба-молот» — оператору. Повторенье — мать ученья…
Фон исчез. Успокоенный оператор прекратил подслушивать и принялся следить за отметкой на радаре. Тем временем машина преодолела всю полосу препятствий, в конце ее обрушив пару бетонных плит, после чего был проведен быстрый тест оптики и сервомоторов турели. Вывод успокоил и Кузнецова, и оператора — машина была в полном порядке.
Полковник повел головой из стороны в сторону — круглые рамки прицелов, перечеркнутые дистанционными линиями, показали ему полуокружность полигона. Он поднял глаза кверху — над ним нависали четыре толстых ствола с рассеивателями пламени на концах. Небо было по-прежнему мрачным, однако, судя по всему, дождя больше не ожидалось.
Нависла гнетущая пауза. Кузнецов знал, что сейчас компьютеры полигона создают ему цель — виртуальную. Соответствующую всем условиям, которые могут возникнуть при патрулировании. Полковник застыл в напряжении, ожидая чего-то сверхъестественного, хотя прекрасно понимал, что все будет в рамках реального и необходимого — вряд ли он увидит в облаках воздушный шар братьев Монгольфье.
Почему-то вспомнил о жене. В голове взбрыкнула и тут же затихла, задавленная волей Кузнецова, мысль о том, что если бы не эта война, которая продолжается уже скоро вот уже шесть лет — он бы уже был на пенсии, у них был бы прекрасный домик на берегу Волги, они нянчили внуков и вспоминали, вспоминали… А потом перед глазами промелькнуло лицо сына, каким он его видел перед последним полетом, потом гранитное надгробье — и на этом идиллия с домиком в мозгу прервалась окончательно.
Тревожный гудок вывел его из раздумий. В глазах засверкали сменяющие друг друга непонятные образы, выдранные настойчивым компьютером из мозга. Правым глазом, на который сейчас транслировалось небо над головой, он увидел вертолет Ми-8, идущий на высоте шестисот метров (дальномер сигнализировал об этом маленькой надписью на самой границе поля зрения).
— Больше, — произнес Кузнецов. Вертолет будто метнулся навстречу и, увеличенный, повис перед самым носом полковника. На борту проступил российский герб, номер и надпись «МЧС». Слегка поведя головой, Кузнецов осмотрел кабину вертолета, увидел там двух пилотов, мирно беседующих между собой, потом заглянул в каждый иллюминатор — внутри было пусто, по крайней мере, на первый взгляд. Вертолет неторопливо полз в сторону от полигона — туда, где за рощицей скрывался военный городок, из которого и прибыл на свою работу полковник. В течение примерно двух-трех минут он был бы еще виден — а потом должен был снизиться, чтобы не вляпаться в облачность, и исчезнуть за деревьями.
Кузнецов поначалу даже не понял — цель это или настоящий вертолет, совершающий плановый полет. Однако требовательный голос оператора развеял все его иллюзии:
— «Рыба-молот», вы запоздали со временем реакции. Прошу вас собраться.
Оператор не навязывал полковнику темп — он пока что вежливо просил. Да Кузнецов и сам понимал, что совершил ошибку, поддавшись своим эмоциям. Выругав себя сквозь зубы, он легко пошевелил пальцами на руках — турель мгновенно поймала вертолет в захват и принялась сопровождать цель, медленно заваливая угол к горизонту. Кузнецов сосредоточился на изображениях, длинной чередой проносящихся у него перед глазами. Внезапно что-то коротко пискнуло; изображения, спроецированные на оба глаза, слились в стереообраз вертолета Ми-8. Контур костюма за долю секунды просчитал параметры узнавания. Перед лицом полковника — на расстоянии вытянутой руки — проступила фраза — «ЦЕЛЬ ОПОЗНАНА. ОГОНЬ!»
— Огонь! — повторил Кузнецов. По стволам пробежала цепь сигнальных огоньков, на замковых частях вспыхнули красные маячки, предупреждающие о боевой готовности; спустя секунду из четырех стволов в сторону вертолета метнулись длинные нити трассирующих пуль.
Воздух полигона наполнился воем и грохотом. Внутри водительской капсулы бой механизма не ощущался практически никак; Кузнецов внимательно, не шелохнувшись, отследил трассеры до контакта с целью, прошептал «Есть!..» и увидел, как вертолет, развалившись пополам от мощного удара крупнокалиберных пуль и освещая мрачные сумерки пламенем двигателя, падал в рощу.
Сколько раз Кузнецов видел падение виртуальных целей — но никак не мог отделаться от того, что думал о тех, кого это падение могло застать врасплох внизу; неоднократно он спрашивал об этом операторов и в ответ получал лишь усмешку — эти цели существовали только в шлеме полковника. Вот и сейчас — мысль о том, что кто-нибудь мог оказаться внизу, там, куда падали горящие обломки, не покидала его. Оператор, зная, что Кузнецов не удержится от вопроса, произнес, предупреждая:
— Цель поражена и будет удалена с экрана.
Накатил звук морской волны, всегда сопровождавший удачные попадания (кто-то из психологов посчитал, что этот звук очень приятен и успокаивает стрелков); вертолет, не долетев и половины расстояния до земли, вдруг замерцал, словно по экрану телевизора пошла рябь, и исчез, не оставив после себя даже логичной и жуткой дымной полосы…
— Вот так… — недоверчиво сказал Кузнецов и несколько секунд продолжал вглядываться в опустевшее небо. Впервые его посетило ощущение нереальности происходящего. Он вспомнил, как однажды сбил катер аморфов, выглядевший как «кукурузник», пробирающийся на бреющем полете над молодыми елочками недалеко от Иркутска. Тогда этот самый трудяга-самолетик вспыхнул как порох, вошел в штопор за считанные секунды и устроил такой пожар в лесонасаждениях, что несколько бригад пожарников пыталось потушить его в течение трех суток, после чего поступили разумно — направленными взрывами вырубили лес на участке, прилагающем к городу. Огонь, наткнувшись на разворошенную землю и не найдя пищи для себя, заглох к исходу пятого дня. Всего лишь маленький самолетик; всего лишь одна ракета, посланная по приказу глаз Кузнецова…
Когда из облаков вынырнул бомбардировщик, Кузнецов был к этому готов. Шум винтов был ему не слышен; немое падение машины, начиненной смертельным грузом, завораживало полковника, однако костюм и компьютер не дали ему рассуждать — серия гудков, мелькание образов, «ЦЕЛЬ ОПОЗНАНА», легкое движение губ… Огненная стена, расчерченная нитями трассеров прямо перед носом у виртуального экипажа нападающего самолета, на мгновенье скрыла его от Кузнецова. Потом из сверкающего, дробящегося на части дымного облака вывалились обломки того, что некогда было бомбардировщиком. К земле понеслись пылающие куски обшивки; стволы продолжали поливать их свинцом, полностью захватив управление стрельбой — компьютер выделял в этой огненной каше бомбы, высвобожденные взрывом из захватов и мчащиеся к земле. Короткая серия мощных глухих взрывов прозвучала в ушах Кузнецова; ни одна из бомб не достигла земли, будучи взорвана в воздухе.
На этот раз оператор не стал убирать изображение. Черные, оплавленные и уже прекратившие гореть куски самолета упали в нескольких сотнях метров от машины полковника, взметнув тучу грязи вокруг себя. Полковник удовлетворенно кивнул и произнес:
— «Рыба-молот» — оператору. Задание выполнил. Цели поражены. Дефектов в опознании целей не выявлено. Разрешите следовать к ангару?
Никакого ответа. Тишина в наушниках несколько удивила и озадачила. Кузнецов недоуменно поднял брови:
— «Рыба-молот» — оператору полигона. Повторяю — задание выполнено. Имеются ли замечания по ведению огня?
В наушниках зашипело. Оператор включился, но ничего не говорил. Спустя несколько секунд такого молчания полковник не выдержал и с официального языка перешел на разговорный:
— Какого черта?! Что там у вас происходит?
— Оператор полигона — «Рыбе-молот». Задание выполнено на «отлично». Поступили новые вводные. К полигону с северо-восточной стороны приближается реальная цель — четырехмоторный Ил-18. На все позывные ответил правильно, курс держит на запасной аэродром к востоку от военного городка. Одно «но» — тут его просто не может быть…
Полковник напрягся. Здесь, над полигоном, аморфы не появлялись ни разу — хотя должны были бы расценить это место как наиболее вероятную цель для атаки; ведь именно здесь разрабатывалось оружие, которое успешно использовалось против них. Вряд ли, что именно сейчас и здесь может случиться что-то незапланированное. Но чем черт не шутит…
— Боевая тревога, — сказал полковник и сам удивился отсутствию интонаций в голосе. Прозвучало это настолько обыденно, что оператор тоже не сразу среагировал. Вдоль позвоночника пробежала волна колючих мурашек — костюм выполнял точечный массаж для мобилизации нервной системы. Стволы вновь встали в положение наизготовку, в уши ворвался рокот моторов «Ила».
Немного покрутив машину на месте и разбрызгав грязь вокруг нее, Кузнецов добился того, что весь курс самолета пролегал у него над горизонтом. Прицелы взяли его в захват; ничего особенно, обычный самолет цвета хаки, грузо-пассажирская армейская рабочая лошадка. Российский флаг, бортовой номер, в кабине два пилота, лица плохо различимы из-за захода против солнца.
— Оператор полигона — борту «шестьдесят два тринадцать». Цель вашего нахождения в закрытом секторе воздушного пространства?
— Борт — оператору, — прозвучал бодрый голос откуда-то с небес. — Продовольствие для команды полигона, рейс незапланированный ввиду того, что груз скоропортящийся — фрукты. Приятного аппетита!
— Спасибо, — голос оператора, до этого сухой и требовательный, потеплел, помягчел. — Отведаем ваших фруктов, не растрясите их при посадке. Мягкой посадки!
А полковник, застывший в кресле восковой куклой, не замечал, как перед глазами цветными кругами проносятся модели самолетов, когда либо участвующих в полиморфной маскировке пришельцев. Он отрешился от происходящего; даже контрольные сигналы с костюма, должные приводить его в чувство при отсутствии активности, не доставали его. Полковник впился глазами в пилотскую кабину «Ила», в которой угадывались два человека, держащие руки на штурвалах. В этот момент просмотр ассоциаций закончился.
Перед глазами появилась надпись, продублированная все тем же приятным женским голосом в наушниках:
— Цель опознана как мирная. Огонь не открывать.
— Нет, — шепнул полковник. — Огонь… Это… Огонь…
— Оператор полигона — «Рыбе-молот». Ваши команды не проходят ввиду их ошибочности. Костюм отследил ваши реакции — вы опознали наш самолет АБСОЛЮТНО правильно. Даю добро борту «шестьдесят два тринадцать» на проход над полигоном.
— Принял, — ответил все тот же молодой задорный голос. — До встречи на ужине!
— Удачи, — усмехнулся оператор.
— Нет, — упрямо говорил Кузнецов. — Они… Это обман.
— «Рыба-молот», возвращайтесь в ангар…
Полковник беспомощно взмахнул руками, ожидая реакции автоматики. Ничего не произошло. Оператор был, судя по всему, встревожен поведением Кузнецова и дистанционно влиял сейчас на боевой компьютер. Контрольные огни на турели погасли, стволы кивнули и встали в походное положение — вертикально в зенит.
— Я ОШИБСЯ! — закричал Кузнецов. — Я ОШИБСЯ! Надо атаковать! Огонь!
Сердце вдруг ударило его в грудную клетку изнутри, словно пытаясь вырваться на свободу; потом сжалось до размеров теннисного мячика — полковник дико закричал от боли, одновременно пытаясь освободиться от эластичного облегающего костюма. Боль не отпускала; все тело мгновенно покрылось крупными каплями холодного пота, заставляя костюм намертво прилипать к телу. Кузнецов кричал, кричал, кричал… Из его рта вырывались жуткие нечленораздельные звуки, тело сводило судорогой, но он продолжал стягивать костюм, разрывая его сочленения, выдирая контакты — он видел перед собой только одну цель; он должен был справиться с ней во что бы то ни стало.
Наконец, обнаженное тело полковника оказалось на свободе. На секунду он крепко прижал руки к груди там, где сердце — словно пытаясь унять боль. Но потом тело рванулось в люк, наверх, на броню. Так он и выбрался в сумерки полигона — голый, сверкающий от пота, трясущийся от боли, крика и судорог. Оператор что-то орал в наушники, оставшиеся в капсуле — но полковник не обращал внимания на это. Он нашарил слабеющей рукой у основания турели блок управления — тот самый, который общался сначала с оператором, потом с костюмом полковника, и только потом с боевым алгоритмом. Вырвав из его недр, напичканных морем проводов, несколько контактов, он быстрым движением о заусеницу люка рассек кожу на предплечье, обнажил датчик и приложил к нему серебристую пластину.
Новый приступ боли, крик, который заглушил жужжание сервомоторов, откликнувшихся на прямой контакт со стрелком. Турель зашевелилась; в замковой части открылись две рукоятки с несколькими кнопками; вспыхнули сигнальные лампы боевой готовности.
Далеко отсюда, на крыше операторской башни, появился снайпер со стационарной винтовкой и осторожно пополз по покатой крыше к леерам; приказ был однозначен — не допустить стрельбу, нейтрализовав сошедшего с ума полковника.
Но Кузнецов успел. Он ухватился за рукояти, развернул стволы и, найдя на темнеющем небе подсвеченный сигнальными огнями самолет, нажал на гашетки. Стволы отозвались на это прикосновение грохотом и россыпью разлетающихся огромных, раскрасневшихся гильз. Длинные трассирующие нити протянулись к «Илу» и вонзились ему в крылья и хвост.
— ВИТА-А-АЛЬКА! — кричал полковник, намертво вцепившись в пулемет. — ПРОСТИ МЕНЯ, ВИТА-А-ЛЬКА-А-А!
И когда самолет ярко вспыхнул в небе и превратился в яркий огненный шар, расцветив окрестности в оранжевые тона — только после этого полковник рухнул на броню, даже не заметив того, как ударился головой об основание турели. Страшная, нечеловеческая боль в груди затмила все — он выгнулся дугой, разгребая будто чужими руками теплые гильзы, быстро остывающие на ветру. А они звенели, осыпаясь с борта, звенели…
— Прости… — в последний раз шепнул Кузнецов. Потом сжал в руку горячую гильзу — и умер.
И только оператор полигона да снайпер на крыше видели, как из огненного шара вывалился покореженный «гриб» шляпкой вниз и упал в рощу…
* * * * *
Генерал аккуратно уложил орден в коробочку, протянул жене Кузнецова, постаревшей в одно мгновение лет на двадцать.
— Честь имею, — козырнул он ей. — Ваш муж был и останется для нас примером во всем… Простите меня.
И, не дожидаясь, когда у женщины сдадут нервы, он вышел на улицу; адъютант Кузнецова, сопровождавший его до квартиры, ждал возле машины.
Генерал покачал головой:
— До сих пор не представляю, как он решился… Зато теперь мы знаем, что аморфы могут имитировать все, что хочешь — вплоть до знакомых голосов… Ведь именно голос сына, раздавшийся из лже-самолета, заставил автоматику обмануться…
— Но ведь он знал. Знал, что сын погиб, что уже вот скоро год… — начал адъютант, но генерал поднял руку. Прапорщик замолчал. Генерал с трудом решился произнести вслух то, о чем думал с того момента, как узнал о смерти Кузнецова:
— Он НИКОГДА не видел своего сына мертвым. НИКОГДА.
— И…
— Да. Никто… НИКТО и НИКОГДА не узнает, кто был там, в самолете.
Упали крупные капли дождя. Прапорщик с шумом раскрыл зонт и втянул голову в плечи…
—
Вернуться к рассказам.