Рассказы Niro → Мэри Поппинс: порочащие связи

Мэри Поппинс: порочащие связи.

Приказ, который был отдан, напоминал приговор.
 — Но вы же знаете, товарищ генерал-майор… — смешная попытка указать начальству на то, что ход нечестный.
 — Знаю, — ледяной голос не терпел возражений. Лишнее подтверждение того, что именно подобным способом они и хотели добиться результата.
 — Вы считаете меня способным на такие поступки? — еще одна попытка — на этот раз защититься или переложить работу на другого.
 — Именно вы — единственная кандидатура для подобной агентурной работы, — генерал сверлил его взглядом. — Наш человек уже проник в их логово. Подставить его работу под удар — я не могу. Головы полетят… А вот найти человека, способного добыть для нас информацию — тут лучше вас никого не найдешь.
 — Вы и не хотите его искать, товарищ генерал-майор. Это своеобразный способ поставить человека на колени…
 — А как вы думаете, полковник, почему так часто обращается внимание в наших личных делах на порочащие связи? — генерал встал из-за стола, подошел вплотную. — Так я вам скажу — чтобы на крючок не попадались. У настоящего чекиста должны быть… Ну, не мне вам напоминать.
 — Но ведь это не мои связи… — глупая попытка оправдаться.
 — Неважно. У нас так — один раз замазался, в другой раз лучше застрелись. Вам все ясно, товарищ полковник?
 — Так точно, товарищ генерал-майор!
 — Выполняйте! О результате доложите по форме.
Полковник Алексей Сергеевич Ткаченко вышел из кабинета по красной ковровой дорожке и остановился за дверями. Первая мысль была — сделать так, как сказал генерал. Застрелиться.
Но следом пришла другая. Осознанная. Никаких эмоций.
 — Должно получиться, — сказал он сам себе и твердой походкой направился в отдел к аналитикам.

* * * * *

Витя Корнеев всю свою сознательную жизнь плыл по течению. Никогда ни с кем не спорил, не искал правды, не добивался ничего и нигде, молча подписывал бумаги, которые решали его дальнейшую судьбу, виновато улыбаясь, пытался продать свои программы, вечно что-то мямлил себе под нос, спрашивал о том, как жить дальше…
Ему говорили об этом. Намекали, упрашивали измениться, подталкивали к решительным шагам — бесполезно. Таким тихим, по жизни вялым и безынициативным он был всегда — сколько себя помнил. Наверное, с детского садика, где его вечно обижали, подставляли, пинали, отбирали конфеты и игрушки — а он все это терпел, глупо улыбался и даже почти не плакал. Подумаешь, сломали колесо на грузовике? Ну и что, что порвали чуть ли не в клочья рубашку?! Он сносил все.
Потом случилась школа. И его настигла судьба «ботаника». Учился он отлично — просто праздник какой-то. Учителя не могли нарадоваться на Витю, ставили всем в пример и выбрали его маму в родительский комитет, от чего она была совсем не в восторге. Вот так родители несут на себе груз детских талантов — как чемодан без ручки. И нести неудобно, и бросить жалко.
Одноклассники рвали его мозги на части — дать списать надо было едва ли не половине класса. Успеть решить и свой вариант, и чужой, да ещё и раздать свои черновики всем, кто в них нуждался — задача, согласитесь, не из легких. И даже если поначалу учился он, в принципе, ради знаний — то после первого синяка под глазом от тех, кому он не успел помочь, он стал учиться и ради собственного здоровья. Обычно это приносит еще большие плоды.
Не стал исключением и Корнеев. Чтобы не нарываться — он делал все, что его просили. Решал контрольные, домашние задания, делал лабораторные по физике, потом пришел черед информатики, химии и начал высшей математики. Если попытаться посчитать, скольких потенциальных идиотов он сумел вытолкнуть в большую жизнь, решив за них все и вся — то можно сбиться со счета. Он одинаково хорошо успевал — и по гуманитарным наукам, и по естественным, и по точным. Любой шепот типа: «Корень, а сколько будет, если вот с этим сложить?» всегда получал в ответ решение. Витя знал все про интегралы, кислоты и щелочи, про теорию относительности построение простейших алгоритмов, про то, как размножаются хламидомонады, и почему генетика раньше была запрещена.
Такие, как Витя, всегда есть в каждой школе. Не оскудела еще Русь — матушка талантами. Но сколько вокруг присосавшихся к чужому дарованию…
В какой-то момент — ближе к окончанию школы, когда остро встал вопрос о выборе профессии — Корнеев понял, что самым удачным будет путь программиста. И не потому, что он блестяще знал информатику в объеме школьного курса, да и дома был с компьютером на «ты». Окружающая среда заставила его алгоритмизировать все вокруг — в том числе и собственные знания для раздачи налево и направо. Никто и никогда не получил от него неправильного ответа. Он был логичен — до гениальности.
И куда же еще податься с таким пониманием логики?
Пожалуй, это был единственный момент в жизни, когда никто не взял его за руку и не привел куда-то, куда было нужно. В институт он пришел сам. И там он оставался самим собой.
То есть «ботаником».
Он писал все и за всех. Правда, тогда он уже научился выделять тех, кому стоит помогать, а кому нет — плюс ко всему, вырос он довольно внушительным, а то, что за такой внешностью может скрываться тихий и безобидный человек, угадать сразу было нельзя.
Поэтому в институте оказалось немного полегче. Не так много нахлебников. Да и принцип того, что дураки все-таки должны вылететь из альма-матер, был ему очень близок. И он не мешал им быть теми, кто они есть на самом деле — дураками.
Правда, где-то в глубине души он периодически укорял себя за то, что не помог — но эти укоры носили какой-то уж очень рабский характер; он старался от них избавляться, однако школьные корни давали о себе знать даже на последних курсах.
Даже когда его девушка — первая и единственная институтская любовь — ушла от него к другому, не такому умному и талантливому, но очень компанейскому парню, прекрасно разбирающемуся в клубной жизни, музыке и машинах — даже тогда он воспринял это как само собой разумеющееся. Словно и не надеялся изначально…
Наверное, именно тогда он погрузился в компьютеры с головой раз и навсегда. Мама поначалу тревожилась — но потом вид сына, все время сидящего дома за экраном компьютера или над конспектами успокоил ее — и она была даже рада происходящему.
 — Ничего, все еще образуется, — говорила она соседкам. — Найдется для него и невеста, и друг, и работа…
И он сидел и ждал.
Невесту. Друга. Работу.
Процесс ожидания затянулся на пару лет после получения диплома. По каким-то причинам его способности никого не впечатлили — как это всегда было в стране, не любившей талантливых людей. Он присел на шею матери по полной программе — но в какой-то момент посмотрел на происходящее со стороны, и ему стало стыдно. Тогда первый раз в его голове родилась мысль — заработать денег.
Но, как и все в своей жизни, делал он это очень тихо и вежливо. Писал программы, предлагал их в разные фирмы, выкладывал в Интернете свои резюме, звонил по объявлением — безрезультатно. У него стало складываться впечатление, что он никому не нужен. Этакий лузер с красным дипломом, затерявшийся в мире удачно пристроившихся бездарностей, многих из которых он породил своими руками (если вспомнить кучу решенных контрольных и написанных школьных сочинений). Где-то внутри сидело желание выбиться в люди — пробиться, прорваться, вылезти наверх… Он понимал, что может, что даже почти готов — но что-то останавливало его перед первым шагом на дороге к самореализации.
Его проекты постепенно устаревали вместе с его желаниями; мама давно махнула на него рукой; друзей не прибавилось. Бывшая «любовь» уже родила двойню, работа — та самая «настоящая» работа — все не наклевывалась, зарабатывать приходилось по мелочам, настраивая компьютеры детям «богатеньких Буратино» — тех самых Буратино, которым он в свое время писал курсовые за смешное вознаграждение.
До поры до времени он видел перед собой два пути — первый вел в «блистающий мир», второй погружал в себя. Но постепенно актуальность первого терялась — он переставал думать об успехах и радовался тому, что имел. Уйдя в свой мир, он наполнил его языками программирования, изучая их, как киберполиглот — просто потому, что это было интересно. Поняв один, он уже не спотыкался на других — несмотря на некоторые явные противоречия, ибо даже в них он видел логику.
Мир сузился — так можно выразить образ жизни Вити Корнеева до того момента, который является началом этого повествования. Сузился, словно зрачок в ответ на луч света. Сузился, чтобы не впустить внутрь ничего лишнего — и никого. Минимум знакомых — и, как следствие, минимум врагов и завистников. Ни одной потенциальной зацепки на предмет трудоустройства — и никаких комплексов по этому поводу.
И это при его, Вити Корнеева, огромной трудоспособности, гениальности и желании вырасти в нечто большее — вот только желание погасло еще где-то на уровне института. Точнее сказать, оно теплилось в его душе, словно лучина — вспыхивая временами в ответ на особенно удачно написанные им программы и угасая, когда покупателей найти не удавалось…
В один из таких дней — когда лучина переставала потрескивать и готова была погаснуть на неопределенный срок, Витя Корнеев вышел из своей квартиры, промычав маме что-то неопределенное в ответ на вопрос о сроках прогулки. Его в очередной раз кинули — база данных, написанная им для одного солидного, как Вите самому казалось, учреждения, была самым наглым способом украдена — безо всякого намека на гонорар. Программиста оставили явно с носом — наобещав «золотые горы».
Корнеев понимал, что виноват сам — он своими собственными руками не внес в программу никаких ограничений, решив показать заказчику ее работу во всей красе и мощи. Процесс показа явно кто-то отслеживал — потому что спустя некоторое время база данных уже работала, а с выплатой гонорара фирма не торопилась. Витя чертыхнулся на себя, понимая, что такие демонстрации надо производить на ноутбуке, а не на компьютере того, для кого все это предназначено, но денег на ноутбук у него не было и в обозримом будущем они ниоткуда бы не взялись. Программу сперли, пока он с горящими глазами объяснял принцип ее работы. Сперли с диска, выслушали его комментарии, красиво отказали — якобы не подходит, и выставили за дверь, попросив доработать. Он доработал, позвонил — но база данных уже была не нужна. Как и сам Витя Корнеев.
Его использовали. Впрочем, далеко не впервые. Подобным образом с ним обходились и раньше. Несколько раз. Кидали на деньги. Воровали мысли и идеи. Выдавали себя за истинных авторов — Корнеев просто не успевал подать все нужные документы для присвоения авторских прав.
В общем, воровство интеллектуальной собственности процветало не только на рынке «пиратских» дисков, но и в сфере программирования — и Витя Корнеев был типичным лохом из этой группы пострадавших.
Понимая, но не в силах изменить ничего, Витя вышел из подъезда и двинул в парк рядом с домом — там он любил проводить свободное время, которого у него, как у человека, работающего от случая к случаю, было всегда навалом.
Стояла тихая ранняя осень, деревья еще пока путали зеленые листья с желтыми и сбрасывали временами не те, и от этого под ногами царила неподражаемая мозаика. Корнеев, сунув руки в карманы куртки и втянув голову в плечи, потихоньку разгребал эту красоту ногами, двигаясь к намеченной цели — скамейке в конце центральной аллеи.
Мимо пробегали спортсмены, шмыгали из стороны в сторону собаки, на других лавочках сидели редкие парочки, прижавшись друг к другу. Корнеев не обращал внимания ни на первых, ни на вторых, ни на третьих — шел себе и шел, пиная листву и пустые пластиковые бутылки. В голове метались какие-то команды, выстраивались и тут же рушились стройные схемы алгоритмов, он не видел вокруг себя ничего, что было достойно его внимания.
Скамейка, как всегда, была пуста. Неудивительно — рядом пролегали трамвайные пути, всегда было довольно шумно, здесь не любили появляться ни собаководы, ни влюбленные. Зато Корнеев обожал это место — он разглядывал походящих за решетчатым забором людей, рассматривал проезжающие машины и трамваи и думал, думал…
Забирался на скамейку он всегда с ногами — пусть это выглядело очень по-детски, даже некультурно и невоспитанно, но зато удобно и высоко. Собаки пробегали мимо, не обнюхивая его ноги, а сделать замечание ему в этом углу парка было некому. Так что идеальнее места для наблюдений и размышлений было не найти.
В очередной раз за последние несколько лет взгромоздившись на спинку лавочки, Витя закинул ногу на ногу и, прищурившись, взглянул на все еще по-сентябрьски яркое осеннее солнце. В носу защипало, из уголков глаз выдавились слезы; захотелось чихнуть.
Несколько мгновений Корнеев сопротивлялся солнцу — пытался адаптироваться, пытался найти такой угол зрения, чтобы можно было не прикрывать глаз… Слезы уже лились ручьем, когда он услышал откуда-то сбоку:
 — Я где-то читал, что так тренируют биатлонистов.
Витя вздрогнул и уже не смог удержаться — пришлось чихнуть раз пять-шесть, пока он смог разглядеть сквозь слезящиеся глаза того, кто это сказал. Напротив него стоял уже очень немолодой мужчина профессорского вида — кепка, из-под кепки суровый пронзительный взгляд, борода, серое пальто, в правой руке портфель, в левой зачем-то длинный зонтик-трость.
 — Как? — спросил Витя, не понимая, чего этот профессор остановился рядом с ним и рассматривает его, словно под микроскопом.
 — Они смотрят на сильный источник света, имитирующий яркий блеск белого снега, — пояснил мужчина, поставив портфель рядом с ногами Корнеева и опершись на зонтик. — Смотрят и учатся его не видеть. Ведь они должны точно стрелять в любую погоду — а в солнечную это не менее сложно, чем в туман или во время снегопада.
 — Вы уверены? — Корнеев достал из кармана платок, вытер слезы, шмыгнул носом и машинально отодвинулся от неожиданного собеседника. — Как-то не очень верится.
 — По большому счету, мне тоже, — хмыкнул тот в ответ. — Желтая пресса на многое способна — только денег дай. Я думаю, что биатлонисты — да и стрелки вообще — глаза берегут, как футболисты и бегуны — ноги. Слепые стрелки никому не нужны. А такие упражнения чреваты серьезными последствиями для сетчатки.
 — А вдруг я именно биатлонист? — вдруг осмелел Корнеев. — И это все — правда?
Человек, похожий на профессора, засмеялся — искренне, всплеснув руками и наклонив голову на бок.
 — Не смешите, молодой человек! — он следом за Корнеевым вытер слезы, но не платком, а рукавом, чем автоматически нарушил весь антураж солидности, после чего в одно мгновенье вскочил на лавочку и присел рядом с Витей. — Вы? Вы даже никогда в жизни спортом не занимались!
 — Откуда вы знаете? — спросил Корнеев, а сам подумал: «С зонтиком — как Мэри Поппинс. Мужского рода».
 — Отсюда, — тот ткнул в ответ концом зонта-трости в портфель.- Там есть про вас практически все. По меньшей мере, за последние лет десять. А уж насчет занятий спортом — едва ли не с детства.
Корнеев посмотрел на загадочный портфель, потом на мужчину и уже хотел было что-то спросить, но грохочущий за забором трамвай отвлек его. А когда шум стих, мужчина представился:
 — Ткаченко Алексей Сергеевич, по виду профессор, а на самом деле нет, — он улыбнулся и уточнил:
 — Вы ведь именно это хотели спросить, уважаемый Виктор Корнеев?
Витя, немного ошалевший от такой прозорливости и от волшебного портфеля с информацией о нем с самого детства, молча кивнул.
 — Понимаете, Виктор, ведомство, в котором я имею честь служить, не располагает профессорскими званиями. Там в ходу несколько иные… Но это неважно. Совсем неважно.
Он постучал зонтиком по портфелю, словно подбирая слова.
 — Этому ведомству понадобились ваши услуги… — Алексей Сергеевич повернулся к Вите и взглянул ему в глаза. — То есть не просто услуги в той области, которая знакома вам в совершенстве, а именно ваши. Мы наслышаны о том, какие вещи вы умеете делать… Мы видели результаты ваших трудов. Парочкой мы даже пользуемся, не обессудьте — правда, получилось это опосредованно, наша контора заинтересовалась теми фирмами, которым вы предлагали свои… Свои наработки… И после того, как эти фирмы были нами благополучно ликвидированы вследствие их незаконной предпринимательской деятельности, некоторые программные продукты, которыми они пользовались, попали в наши руки. И в этих программах мы нашли упоминания о вас, молодой человек, как об их авторе. Но почему-то мне кажется, что вы вставляли свои данные в раздел «О программе» явно не из пустого хвастовства. Скажите, вы гордитесь своими творениями?
Корнеев слушал все это, едва не падая со скамейки. Алексей Сергеевич нигде явно не озвучил название своего ведомства, в котором нет профессорских званий, но суть Витя схватил сразу. «Безопасность» во всех ее проявлениях так и бросалась в глаза от серого пальто и портфельчика с досье.
Почувствовав, что Корнеев не сможет ответить сразу, Ткаченко переспросил. Витя вздрогнул и утвердительно кивнул.
 — Я так и думал, — сказал Алексей Сергеевич. — Вы, безусловно, достойны того, чтобы ваши программы пользовались заслуженным спросом. Правда, я сам не особенно разбираюсь в тонкостях… Возраст уже не тот, начинать поздно. Но у меня и роль другая — ни в коем случае не оценивающая.
Корнеев зябко передернул плечами:
 — А какая тогда?
 — Роль дона Корлеоне, — совсем не солидно шмыгнул носом Ткаченко. — Хотя, думаю, вы сравнили меня c Мэри Поппинс… Надо же, угадал, — усмехнулся он, увидев смущение на лице Вити.
 — Вы извините, но… А как вы догадались?
 — Нас учат… Я ведь старый солдат, хороший физиономист, определяю перепады настроения и направления мыслей… Да не пугайтесь, Витя, читать их напрямую я пока не научился — да и в портфеле устройства для чтения мыслей тоже нет. Не придумали. А если вы и слышали что, не верьте — байки очередные…
 — Как же, вы признаетесь, — Корнеев недоверчиво ухмыльнулся. — В вашем ведомстве всегда все отрицают — даже когда уже и отрицать-то смешно.
 — На том и стоим, — кивнул Ткаченко. — И уже много лет. Пока никто не жаловался. А если кто и успел — то…
 — Дальше не надо, — оборвал его Витя. — Не надо. А иначе потом все, что мне останется — это перелезть через забор и броситься под трамвай. Чтобы вместе со мной умерли все ваши тайны.
Ткаченко изогнул дугой свои седые брови, недоверчиво произнес:
 — А вы не такой уж и рохля, как написано в нашем досье… Между прочим, наши специалисты ошибаются довольно редко. Наверное, стоит копнуть вас чуть поглубже — но потом, потом. Давайте так — если что-то покажется вам чересчур угрожающим, то вы после предложенной мной работы сами придете сюда, перелезете через этот забор, и первый же трамвай ваш. Поиграем в Берлиоза. Договорились?
Корнеев молчал. Его собеседник явно в карман за словом не лез. Стоило брякнуть глупый детективный штамп на тему «свидетелей не оставляют в живых», как Ткаченко поставил его на место — относясь к его словам совершенно серьезно.
 — Договорились... — невесело ответил Витя. — Может, тогда сразу о работе? Раз насчет трамвая уже все решили?
Алексей Сергеевич пристально посмотрел на Витю, задержав взгляд почти на минуту. Он буквально ввинчивался в его мозг, будто бы пытаясь понять сущность человека, который вдруг не полностью уложился в их стройную схему. Глаза Ткаченко притягивали к себе, заставляя Витю смотреть в них, как до этого он смотрел на солнце — аж до слез. И только когда первая слеза вытекла из угла глаза у Корнеева — Ткаченко отвел взгляд, тихонько кашлянул, покачал головой и пододвинул портфель к себе поближе.
Щелчок замка был довольно громким. Портфель раскрылся, как раковина моллюска. Внутри был ноутбук и что-то еще — какие-то папки, пара тетрадей и какой-то приборчик, напомнивший Корнееву старый калькулятор МК-60. Ткаченко посмотрел внутрь, потер ладони, как человек, увидевший нечто крайне аппетитное, после чего сунул руку внутрь…
Корнееву казалось, что к своему портфелю Алексей Сергеевич относится как к капкану. А иначе зачем было так осторожно продвигать пальцы к раскрытой пасти и так быстро выдергивать их наружу — но уже вместе с какой-то тетрадью? Витя сам вздрогнул — ему уже наяву почудилось, как портфель захлопывается, чтобы не дать руке выхватить эту самую тетрадь.
Тем временем Алексей Сергеевич на мгновенье застыл с тетрадью над портфелем, точно проверяя — не захлопнет ли тот свою хищную пасть? (В этот момент Корнеев подумал, что кто-то из них сейчас страдает очень интересной формой помутнения рассудка — но вот кто, понять было невозможно…) Спустя секунду Ткаченко разогнулся, положил тетрадь себе на колени и вздохнул.
 — Спина? — спросил Витя, решив, что единственное объяснение такого странного поведения. — Радикулит?
Алексей Сергеевич непонимающе повернул к нему голову, потом снова посмотрел на портфель, задумался, но ненадолго, а потом вдруг просиял весь, словно сообразив, о чем речь, и закивал — быстро и как-то неестественно.
-Да, Витя, да, — потер он свободной рукой поясницу. — Иногда бывает…
 — И как же ваша контора? Вам по возрасту на пенсию уж пора давно, — совершенно искренне спросил Корнеев. — Да еще с больной спиной… У меня было как-то раз — на лестнице споткнулся и чего-то там потянул… Боль ведь жуткая!
 — Правильно, — кивнул Ткаченко. — Все правильно. Но — в нашем ведомстве, сам понимаешь, не все так просто… далеко не все. И давай пока не будем обо мне. Есть дела поважнее.
Он крутанул туда-сюда головой, потом всем телом, прислушался к своим ощущениям и в целом остался доволен.
 — Будем живы — не помрем, — завершил он диалог о здоровье. — А теперь слушайте, Виктор…
Он раскрыл тетрадь, немного пошуршал страницами, потом как-то не по образу воровато обернулся и сказал:
 — Над вашим досье работали лучшие психологи нашего отдела. Лучшие, Виктор. Мы изучили вас… Точнее, изучили они — но с их легкой руки и я. Нам известны ваши положительные и отрицательные стороны; мы знаем всех ваших друзей и знакомых… Да, да, вы сейчас скажете, что друзей у вас нет — но это ложь. Я могу привести две-три фамилии в пример, и вы поймете, что эти люди ваши друзья — хотя бы потому, что они никогда не желали вам зла…
Корнеев очень хотел спросить, кого же имеет в виду Ткаченко, но побоялся — тетрадь, раскрытая примерно посередине, пугала его, как дневник с двойкой в руках у мамы.
 — Я вообще люблю говорить загадками, Виктор, — усмехнулся Алексей Сергеевич. — Вопрос написан у вас на лбу — но пока не задавайте его. Попытайтесь понять без моей помощи…Ведь вполне может быть, что ваши критерии дружбы немного искажены?
 — Да, наверное, — пожал плечами Витя, то ли соглашаясь, то ли вообще не понимая, о чем речь. Но Ткаченко произвел на него впечатление человека, которому надо верить — причем в обязательном порядке. Иначе произойдет что-нибудь невероятное…
 — И я так думаю, — удовлетворился этой не вполне очевидной формой ответа Алексей Сергеевич. — Изучив ваше досье, я понял, что искажены не только критерии дружбы — вы смотрите на всю свою жизнь под несколько иным углом, нежели окружающие вас люди. Вы живете перпендикулярно течению жизни — и о каждого нового человека, что встречается вам на пути, вы спотыкаетесь, как о маленькую ступеньку…
 — А вы — параллельно? — спросил Витя, который впервые слышал о подобном взгляде на его жизнь. — Думаю, что это тоже не самый лучший вариант. Я-то хоть спотыкаюсь — а вы можете и не заметить в своем параллельном течении…
 — Виктор, если вы сейчас хоть немного подумаете над моими словами — да и над своими тоже — то поймете, что не правы. Я никогда не был параллелен окружающей жизни — по определению. Я стою на страже… Черт побери, никогда не любил этих высокопарных слов, но придется ими воспользоваться — Виктор, я просто ДОЛЖЕН спотыкаться о каждого встречного, но в отличие от вас, делать это очень грамотно, аккуратно и незаметно. Я не перпендикуляр и не параллель, Виктор. Я касательная. У меня всегда есть точка соприкосновения. С каждым. Мне до всего есть дело — но для меня не существует ступенек, ни больших, ни маленьких. В крайнем случае — длинная, практически бесконечная лестница…
 — Вверх? — задал вопрос Корнеев — больше просто для поддержания разговора, ибо он почувствовал, что задел какую-то очень болезненную для Ткаченко струну.
 — Вверх, вниз — какая к черту разница!.. — отмахнулся Алексей Сергеевич, и вдруг замолчал, словно впервые задумался над тем, куда же ведет его эта самая лестница. — В приказном порядке прекращаем эту философию, — зло посмотрел он на Корнеева. — Вернемся к досье. Признаюсь честно, мне оно не понравилось — ни в чистом виде, ни с комментариями психологов.
Корнеев подышал на озябшие ладони, попытался улыбнуться:
 — Вы меня сейчас будете вербовать?
 — Виктор, если еще раз меня перебьете — мы будем разговаривать в служебном кабинете. И там уже не будет спасительного трамвая. Поэтому замолчите и открывайте рот только в одном случае — если я вас о чем-то спрошу.
 — Договорились, — кивнул Корнеев. Он понял, что перегнул палку — и машинально подчинился резко помрачневшему собеседнику. На Мэри Поппинс тот уже не был похож даже отдаленно.
 — Итак — ваш психологический портрет крайне прост. Вы — неудачник, — Ткаченко сказал это так, что Витя сразу в это поверил. Он, конечно, где-то в глубине души понимал, что жизнь не совсем удалась, но только после слов Алексея Сергеевича убедился в этом окончательно. — Вы человек, который умудрился свои светлые мозги сделать каким-то балластом и еще как-то пытаетесь держаться на плаву. Поверьте, вам не долго осталось.
 — До чего? — Корнеев удивился.
 — До морального разложения. До деградации. Скажем так, до стакана. Еще пара-тройка лет — и вы уйдете; сначала в себя, потом в психиатрическую лечебницу. Будете лечить хронический алкоголизм. Правда, с нашим уровнем медицины лечить вы его будете не очень долго — умрете от цирроза.
 — Весело, — Витю даже передернуло. — Я — неудачник. Здорово. А если мне так не кажется?
 — Послушайте, сколько ваших программ было куплено за последние два года? — ехидно спросил Ткаченко, зачем-то похлопав по тетради, и Корнеев понял — врать бесполезно. Там все записано.
 — Две, — честно сказал он. — Но это были хорошие программы. И деньги, в общем-то…
 — Хорошие, плохие — наплевать. Две. По одной за год. Потрясающий результат. Вы потенциальный алкоголик, Корнеев. Вы это понимаете?
 — Нет, — честно признался Витя, который выпивал в своей жизни очень мало, в основном с разрешения мамы. — А вы хотите спасти меня от этого?
 — Если так будет угодно — да. Я готов принять любую ВАШУ версию — ибо моя версия останется при мне. И знаете, чем дальше я веду эту беседу, тем мне все интереснее — а что же у нас с вами получится на выходе? От вас в принципе можно получить хоть какой-то КПД?
 — Наверное… Ведь вы же здесь — значит, кто-то просчитал эту вероятность.
 — Кто-то… Я бы сюда точно не пришел, но… Приказ, знаете ли, — Ткаченко прикусил губу. — Продолжим. Итак — вы неудачник. Друзей мало — и что хуже всего, вам они практически неизвестны. Врагов — нет, ибо у медузы их быть не может по определению… Две программы за два года — остальные у вас просто украдены, если вы до сих пор не поняли и пытались найти этому какое-то другое объяснение. Ни семьи — за исключением мамы, ни своей квартиры, ни потенциальной жены… Ни-че-го. И вот на фоне всего этого — оглянитесь, Виктор! А жизнь-то у других удалась!
 — Не может быть, — как-то вяло пытался добавить долю иронии в это бичевание Корнеев, но у него не получилось — Ткаченко его даже не услышал, продолжая:
 — И знаете, вот в этой тетради — а вы-то , небось, подумали, что это досье на вас — собрана информация о двадцати четырех людях, которых вы своими руками протолкнули к светлому будущему. Восьмерым из них вы помогли закончить школу с хорошими оценками, остальным институт. Их уровень интеллекта несравнимо ниже вашего — в этом нет никакого сомнения. Но среди них есть — и успешные военные (не тупые солдафоны, а люди с положением), и несколько бизнесменов с широким размахом, и даже два человека, занимающие высокие посты в банковской сфере. Каждому из них вы в свое время прикрыли задницу — не дали получить двойку на экзамене, помогли сдать зачеты, курсовые и прочую студенческую белиберду. В итоге они стали теми, кем стали. А кто теперь вы?
Корнеев пожал плечами. Единственное, с чем он был не согласен — это с количеством людей, в свое время хапнувших изрядную долю его интеллекта. Оно было на порядок больше. Внезапно на Витю нахлынули ранее не испытанные чувства, и ему срочно захотелось нахамить кагебешнику.
 — Что вы тут меня лечите? — неожиданно для самого себя взвизгнул они тут же испугался собственного голоса — получилось абсолютно не солидно. Ткаченко удивленно посмотрел на Корнеева, рассмеялся и прокомментировал:
 — Это вообще не ваше. Не звучит из ваших уст такая чушь, ну хоть режьте меня. Лечить вас никто не собирается. Давно известно, что это бесполезно. Я просто пришел предложить вам…
И тут он замолчал — словно не был готов произнести то слово, что вертелось у него на языке. Витя немного напрягся; говорить больше ничего не хотелось — голос мог в очередной раз сыграть с ним злую шутку. Алексей Сергеевич же производил впечатление человека, который борется сейчас со своей совестью — и одновременно с этим человека, у которого совести нет и никогда не было. Он поглаживал тетрадку, хмурил лоб и через полминуты наконец выдавил из себя:
 — Я пришел предложить вам месть.
 — Месть? — на этот раз получилось очень хрипло. — Какую? Кому?
 — Вам решать, — Ткаченко развел руками и едва не уронил досье. — Давайте откроем тетрадку и ткнем пальцем в первого попавшегося…
 — Простите, не понял, — вскочил со скамейки Корнеев и отбежал на пару шагов — но увидел, что это выглядит очень трусливо, и остановился. — Кому это я должен мстить? И за что?
 — За бесцельно прожитые годы — если помните Островского, — Ткаченко не пытался его остановить, словно был уверен, что Витя никуда не денется. — За ваше теперешнее положение, не идущее ни в какое сравнение с положением тех, кто стал выше вас благодаря вашим мозгам.
 — Я что-то в толк не возьму — это новая функция органов безопасности? — нахмурился Корнеев. Все происходящее стало ему крайне неприятно — хотя и до этого предложения Ткаченко веселым этот разговор назвать было нельзя. — Вы пришли сюда, чтобы помочь мне отомстить? Что за странные услуги оказывает ваша контора!
 — Послушайте, Корнеев, я не хочу сейчас углубляться в дебри психологии, но ваш портрет, созданный аналитиками, говорит о том, что вы просто ждете, когда к вам придет человек и предложит свести счеты со всеми, кто попадался на вашем пути! Разве это не соответствует истине?
Ткаченко в сердцах стукнул зонтом по скамейке.
 — Вот, к примеру… — он стремительно раскрыл тетрадь примерно на середине, ткнул пальцем и посмотрел, куда попал:
 — Замечательно! Ксения Сапожникова! Вашими усилиями — главный бухгалтер отделения «Агропромбанка», — Алексей Сергеевич не смотрел на Корнеева, но чувствовал, что тот вспомнил фамилию. — Одноклассница, не так ли?
 — Да, — сжав губы, коротко ответил Корнеев. Сапожникова… Он помнил ее под девичьей фамилией Наливайко. Количество насмешек над ней в силы такой уязвимой фамилии в школе превышало все мыслимые и немыслимые пределы; училась она из рук вон плохо, соображала в основном в тычинках и пестиках, таблица умножения была ей чужда в принципе, буквы в словах писались не то чтобы произвольно, но явно с учетом ее желания… Зато она была красива до безумия. Уже в девятом классе у нее оформились все необходимые части тела; парни сходили по ней с ума, писали записки, дарили цветы, провожали до дома, таскали портфель, дрались… Пытался проявлять к ней внимание и «ботаник» Корнеев, но от него красавице Ксении было нужно только одно — домашнее задание. И он из кожи вон лез, чтобы заслужить хотя бы снисходительную улыбку. Решал задачи по физике, сводил концы с концами на алгебре, расставлял запятые в диктантах и писал сочинения.
В итоге она закончила школу без «троек». Он помог ей даже на экзаменах — когда уже перестал надеяться на благосклонность с ее стороны. В итоге она прорвалась за приличные папины деньги на факультет, выпускающих управленцев, удачно вышла замуж и оказалась на верхушке финансового айсберга под названием «Агропром». Витя помнил, как однажды к нему в гости пришел одноклассник, Костя Журкин, предложил навестить хоть кого-нибудь из класса; выбор пал на Сапожникову — поскольку про остальных на тот момент известно было крайне мало.
Они с трудом пробились сквозь охрану — Ксения долго делала вид, что не узнает своих одноклассников, но потом все-таки попросила пропустить их. Они поднялись наверх, этаж на третий-четвертый, в ее кабинет; Ксения опустилась в роскошное кресло у окна, закинула ногу на ногу и превратилась в восковую куклу, символизирующую собой преуспевающую бизнес-леди. И Журкин возьми тогда и ляпни:
 — Ну, рассказывай, Ксюха, как ты докатилась до такой жизни!
На что Сапожникова улыбнулась самым краешком губ, закурила тонкую и длинную сигарету и спросила томным голоском:
 — Костик, ты что, хочешь меня пожалеть?..
…Все это стремительно, в виде мозаики из лиц, пронеслось перед глазами Корнеева. Он поймал себя на том, что стоит неподвижно и даже не моргая, погрузившись с головой в прошлое.
 — Нет, не Сапожникова! — быстро ответил он, не в силах избавиться от навязчивой картинки. Он так и запомнил ее — властной, красивой, чужой… — Чем вам Ксюха не угодила?
 — Я смотрю, процесс идет, — Ткаченко закрыл тетрадь. — Вы уже готовы выбирать — если не Сапожникова, значит, кто-то другой?
Корнеев почувствовал себя обманутым — наверняка Ткаченко подсунул ему Ксению специально, аналитики подсказали. Мол, надо ему сразу подставить школьную любовь — и он с вероятностью в сто процентов откажется, но тогда выберет кого-нибудь другого, чтоб только с ней ничего не случилось.
Аналитики оказались правы. Несмотря на то, что выросла Сапожникова выдающейся стервой, мстить ей он совсем не хотел. Где-то внутри сидела в нем та несбывшаяся мечта… И он уже был готов взять у Алексея Сергеевича тетрадь сам и ткнуть пальцем куда-нибудь мимо Ксении.
 — Они были правы…
 — Кто?
 — Ваши психологи, — Корнеев покачал головой. — Я действительно хочу отомстить. Хоть кому-нибудь. И все, что мне было нужно — это помощь такого человека как вы. Чтобы пришел и принес свою волшебную тетрадочку, позволил вспомнить прошлое, выбрать цель…
Он снова подошел к скамейке и встал напротив Ткаченко.
 — Можно я сам?
Он протянул руку к досье, но Алексей Сергеевич не дал забрать его. Он отрицательно покачал головой и прокомментировал:
 — Вам же ясно сказано, Корнеев — я не Мэри Поппинс, я дон Корлеоне.
 — Не понял…
 — Выбирать будете не вы, — пояснил Ткаченко ледяным голосом. — Все уже давно решено. Кому вы будете мстить и как.
 — То есть?... — непонимающе спросил Витя.
 — То есть — существует некая цель. Чтобы подобраться к ней хотя бы чуть-чуть, ушли почти полтора года. И наше ведомство пришло к выводу, что теперь можно приступать ко второму этапу. Тут в дело вступите вы.
 — Почему я?
 — Потому что нам нужна компьютерная программа, — объяснил Ткаченко. — Наша цель — человек. Точнее сказать, информация о его преступных намерениях и деяниях. В его окружение внедрен наш агент. Вы напишите вирус. Он внедрит этот вирус в сеть. Мы получим данные и сможем арестовать интересующую нас личность. Ну, а вы реализуете свое чувство мести. Как вам такая схема?
Корнеев молчал. Он смотрел на Ткаченко, переваривая услышанное. Как все оказалось просто — пришли, принесли на блюдце все твое прошлое и сказали: «Выбирай!» Правда, потом немного откорректировали, выбора не оказалось, но возможность отомстить оставили. И на том спасибо, низкий поклон.
 — Кто этот человек? — выдержав паузу, спросил он у Ткаченко. — Откуда след — из школы, из института?
 — Ваши одноклассники сумели забраться высоко в достаточно ограниченном количестве, — Алексей Сергеевич отрицательно покачал головой. — Так высоко, как Сапожникова, оказались всего трое. Остальные — хорошие середнячки с неплохим среднегодовым доходом. Поэтому конечно же — то, что вы назвали «следом», тянется из института. Сергей Заволокин — помните такого?
Виктор пожал плечами.
 — Заволокин? — переспросил он. — А он точно… Ну, учился со мной?
 — У меня все ходы записаны, — сурово покачал головой Ткаченко. — Как в случае с Остапом Бендером. Поэтому примите на веру, если почему-то не помните. Жаль, конечно, что он стерся из памяти — а ведь вы писали ему курсовую…
 — Да? — удивился Корнеев. — На какую тему?
 — Слишком длинное название, я не запомнил, — махнул рукой Алексей Сергеевич. — И только благодаря тому, что ее зачли, он не вылетел из института. Правда, диплом ему так и не пригодился — отец пристроил его в одно министерство… Не здравоохранения и не образования, будьте уверены. В более денежное место. И вот уже там он расцвел… А ведь в институте, не поверите, приторговывал наркотиками.
 — А этого разве мало? — спросил Корнеев. — Поставьте его перед фактом того, что это будет обнародовано…
 — Доказать невозможно, слишком давно было дело, да и не это от него нужно, — Ткаченко сразу отмел версию Виктора. — Давайте каждый будет заниматься своим делом — я ставить задачи, вы их выполнять. Итак — вы беретесь за работу?
 — А если я скажу «нет»? — тут же переспросил Витя.
 — Тогда вы не получите гонорар в размере одной тысячи американских долларов, — развел руками Алексей Сергеевич. — Не выпендривайтесь, Корнеев, и не набивайте себе цену. Вас просчитали — и выводы оказались абсолютно точными. Вы — замечательное орудие для мести.
 — Мне нужны технические характеристики сети и ее топология, — сказал Корнеев вместо «да». — Ваш человек имеет физический доступ к компьютеру, на который планируется залить вирус?
 — Да.
 — Замечательно. Какой у меня срок?
 — Я даю вам неделю, Корнеев, — удовлетворенно кивнул Ткаченко. — Правда, сам я не уверен, что за это время можно написать качественный вирус…
 — Можно, — перебил его Виктор. — Как я передам его вам?
 — Через неделю здесь же. В это же время. Вы мне диск — я вам деньги. Вот то, что вам нужно, — он вытащил из портфеля папку. — Здесь документация системного администратора из министерства. Копии отличного качества, на них гриф «секретно», что отметет все ваши мысли о розыгрыше и подставе.
Он встал со скамейки — чувствовалось, что он чертовски устал сидеть на этом насесте, опираясь на зонтик. Портфель закрылся. Ткаченко посмотрел на Корнеева и добавил:
 — Поверьте — вы сделаете очень нужное дело. А заодно и потешите свое самолюбие. Постарайтесь вспомнить Сергея Заволокина — и возможно, работа пойдет быстрее. Месть — как и любовь — хороший стимулятор.
Корнеев кивнул, хотел было протянуть руку на прощание, но так и не осмелился — только слегка дернул кистью и замер, будто поймав ее на лету. Алексей Сергеевич сделал вид, что ничего не заметил.
 — Идите, юноша… А мне еще надо позвонить. Я хоть и не последний человек в своем ведомстве — но тоже подотчетен…
Корнеев кивнул, прижал папку с планами к груди обеими руками и зашагал прочь. Ткаченко подождал, пока расстояние между ними станет достаточно большим, потом достал из кармана сотовый телефон, нажал несколько клавиш:
 — Здравствуй… Да, это я… Да, он все взял. Так, как и планировалось. Они молодцы, такую работу провернули. Да, скоро буду… Отчет завтра. Я установлю за ним наблюдение — пусть смотрят за каждым его шагом. Смотрят, слушают, делают все, чтобы не случилось никаких неожиданностей… Все получится. Через неделю. После чего у нас будет всего три дня — но думаю, что мы управимся быстрее. Все, пока, увидимся…
Он спрятал телефон в карман, посмотрел на небо и буркнул:
 — Дождя не будет, зря только зонт таскаю…
Грохот трамвая заглушил его ворчание…
Корнеев шагал по аллее парка к дому и думал, что таких совпадений не бывает. Вот еще несколько дней назад он окинул тоскливым взглядом свою жизнь, вспомнил тех, кто оставил след в его памяти и решил — ведь было бы неплохо встретиться хоть с кем-нибудь и напомнить, чьими заслугами сумел этот кто-то подняться на свой жизненный Олимп. И напомнить так, чтобы мало не показалось.
Стоит, однако, признать, что без волшебной тетради Ткаченко он вряд ли сумел найти хоть кого-нибудь — пожалуй, за исключением все той же Сапожниковой. Ее-то он как раз видел достаточно часто — очень приметный джип Ксении время от времени мелькал на улицах города. Остальные же рассеялись по стране и миру и оказались вне пределов досягаемости — сей факт очень расстроил Корнеева, он погрузился на пару дней в депрессию, чего с ним раньше не случалось — а когда пришел в себя, то оказалось, что времени даром он не терял…
Та неделя, что ему дал Ткаченко для написания программы, была ему не нужна — Витя сваял за пару дней настоящую бомбу, вирус, с легкостью уклоняющийся от большинства антивирусных сканеров, существующих в настоящее время. Удивлению Корнеева не было границ — он не ожидал от самого себя такого знания ассемблера. Раньше он никогда не писал деструктивных программ — каждое его творение обязано было приносить пользу. И тут — такое…
Корнеев, закончив работу над вирусом, спал почти сутки. Мама старалась не будить его, тихо убравшись в комнате и с непониманием и уважением разглядывая какие-то закорючки на экране и множество исписанных листков с иностранными словами. Сын во сне вздрагивал, ворочался, пытаясь спасти мир от какого-то вселенского зла, перед его закрытыми глазами пробегали строчки кода, скручиваясь в бесконечную спираль… Мама поправляла одеяло и выходила из комнаты — а он продолжал во сне изобретать, программировать, комбинировать; мозги не могли, не умели, и не хотели отдыхать…
Проснулся он тогда резко, на вдохе — сердце бешено колотилось, что-то испугало его во сне. Он вскочил и сразу же увидел прибранную комнату, аккуратно сложенные листы черновиков, не тронутый включенный компьютер, понял, где он, вспомнил все, чем занимался последние дни, вспомнил свой сон…
Исправления тогда пришли на ум мгновенно — он, не одеваясь, прошлепал босыми ногами к компьютеру, плюхнулся в кресло, быстро просмотрел листочки, исписанные вдоль и поперек, потом запустил нужные программы, исправил ошибки, проверил работу вируса на виртуальной машине — и издал крик, похожий по его мнению на боевой клич индейцев. Когда мама ворвалась в комнату, напуганная этим воплем, он прыгал посреди комнаты в одних трусах, разбрасывая по углам свои черновики…
Сегодня он пришел домой абсолютно спокойным и уверенным в себе. По дороге из парка он уже определил, по какому пути пойдет, чтобы улучшить свое творение в соответствии с требованиями Ткаченко. Надо было прикрутить к вирусу пару дополнительных модулей, которые одновременно и расширят его функциональность, и еще надежнее скроют от чужих глаз.
Присев за стол, он включил компьютер и разложил перед собой схему компьютерной сети.
 — Придется немного поколдовать, — сказал он сам себе. — Мам! — крикнул он.
 — Что, сын? — вошла она к нему в комнату и остановилась на пороге. — Ты уже вернулся?
 — Мам, я сегодня буду много работать, — он даже не обернулся. — Ты не могла бы мне приготовить… Ну, не знаю… Чтоб далеко ходить не надо было. Вот тут чтоб лежало, только руку протянуть. А?
Мама пожала плечами.
 — Подумаю. Тебе когда подавать?
 — Да пока не надо — но чувствую, что через час-полтора уже проголодаюсь по полной программе. Если я кое-что понимаю в этой жизни — мне наконец-то улыбнулась удача. Причем так улыбнулась!..
Мама вздохнула и сказала:
 — Надеюсь, ничего противозаконного…
Витя промолчал. Она понимающе кивнула и вышла на кухню.
Работа закипела. Он писал код, подгонял его под условие задачи, представлял себя агентом, крадущимся по темным коридорам министерства, в котором служит Сергей Заволокин… Вот он проникает в кабинет, в центре которого стоит терминал администратора, на цыпочках подкрадывается к нему, рукой в черной перчатке достает из кармана диск, вставляет в привод… И вот уже его вирус начинает свою черную работу, собирает информацию, упаковывает ее и отсылает… А он выскальзывает из кабинета незамеченным.
 — «Миссия невыполнима», — удовлетворенно произнес Корнеев через несколько часов, откатился от стола и осмотрелся. Рядом с компьютером оказалась тарелка с оладьями, возле нее плошка с вареньем. Кружка остывшего чая.
Он даже не заметил, когда заходила мама.
 — Спасибо, ма! — крикнул он и принялся поглощать холодную, но очень своевременную еду. — Очень вкусно!
Но минут через пять он замер с набитым ртом, остановив на полпути руку с кружкой. Мысль, которая осенила Корнеева, напрочь отбила аппетит. Он вдруг представил, что будет с тем агентом в случае провала… А ведь чтобы не вычислили, нужна простая, но очень нужная вещь — нужная настолько, что он с трудом дожевал, с таким же трудом протолкнул комок в горло и запил ледяным чаем.
Ноги толкнули кресло к компьютеру, пальцы легли на клавиатуру. Он сделает это… Он поможет. Сергей Заволокин сядет в тюрьму — и никто не раскроет агента.
 — Наверное, он не зря дал мне неделю, — шепнул он себе под нос, глядя на экран. — Он чувствовал, что я смогу больше. И я — смогу…

* * * * *

Ткаченко сидел на скамейке — словно и не уходил всю неделю. Виктор подошел осторожно, как можно тише — но застать врасплох опытного «безопасника» не смог. Тот резко обернулся на шорох листвы, узнал — и махнул рукой, приглашая присесть рядом.
Корнеев подошел — уже не таясь, широко шагая, забрался на скамейку, сел, закинул ногу на ногу. Начинать разговор первым не хотелось — тем более, что ему было чем удивить Алексея Сергеевича.
Пауза затянулась. Ткаченко смотрел за забор, на трамвайные пути, время от времени вздыхая; Корнеев этого молчания не понимал, начал нервничать и все-таки заговорил:
 — Почему вы ни о чем меня не спрашиваете?
 — Потому что на душе тоскливо, — не поворачивая головы, ответил Алексей Сергеевич. — Пакостно как-то, словно кошки нагадили…
 — Что так? — Корнеев попытался расшевелить Ткаченко — и это несмотря на то, что он его побаивался. Каждое утро в течение недели он просыпался с мыслью о том, что еще не пришло время встречаться с заказчиком — и от этого становилось спокойно, и он умудрялся задремать снова…
 — Почитал еще раз ваше досье… Знаете, если рассчитывать вероятности, то почти семьдесят процентов людей, которым вы помогли в этой жизни, стали позором нашей страны — и это несмотря на то, что в своем роде деятельности они преуспевают. И я жалею о том, что не в состоянии взять в руки автомат и расстрелять их всех на площади — да еще с прямым эфиром по центральным каналам.
Ткаченко повернулся к Корнееву, посмотрел в его глаза.
 — Вы хоть понимаете, сколько уродов получили путевку в жизнь благодаря вашему типу мышления? Да лучше иметь твердый шанкр, чем мягкие убеждения! И ведь вы такой не один…
 — Мне почему-то казалось, что обвинять стоит их, а не меня, — отодвинулся от Ткаченко Витя. — Я не учил их быть тем, кем они стали.
 — Но вы участвовали в процессе естественного социального отбора, — прошипел Алексей Сергеевич. — И благодаря вам результаты были искажены!
Корнеев замолчал, не в силах понять логику Ткаченко. Ему даже на какое-то время стало страшновато находиться рядом с ним — но уж очень хотелось получить гонорар. И он решил перевести разговор — ближе к делу.
 — Я выполнил ваше задание, — произнес он, будто и не было этого жутковатого вступления. — Вирус готов. Я принес диск. Вы должны были принести деньги.
 — Деньги… — покачал головой Алексей Сергеевич. — Всех волнуют только деньги… Вот и вы… А такой правильный, такой честный, такой… Ладно, давайте вашу программу. Вы не забыли принести назад планы сети?
 — Нет, все у меня с собой, — Корнеев вытащил из-за пазухи сложенные листы. — Я так понимаю, что раз это копии — то вам они потом все равно будут не нужны; поэтому вид у них не очень…
Ткаченко посмотрел на планы, заляпанные пятнами кофе, скрутил из них бумажный жгут, достал зажигалку, поджег и бросил за спину. Корнеев поднял на мгновение брови:
 — Я мог бы и сам, надо было только сказать…
 — Такие вещи я должен видеть своими глазами, — пробурчал Алексей Сергеевич. — Давайте диск.
Витя протянул ему коробочку и поинтересовался:
 — А вы в этом сами — хоть что-нибудь понимаете? То есть — кто оценит качество товара, кто проверит работоспособность?
 — Понимаю, понимаю, — отмахнулся Ткаченко. — И люди найдутся. Так что обманывать не рекомендую. А то гонорар будет не в радость. Вот ваши деньги…
Он достал из портфеля конверт, протянул его Вите.
 — Тысяча долларов, как и договаривались. Маму только не напугайте — еще решит, что вы убили кого-нибудь…
Корнеев взял деньги и сказал:
 — Спасибо, конечно… Но там, на диске, есть еще кое-что.
 — Что? — замер собирающийся уже уйти Ткаченко.
 — Я вот подумал — а что будет, если агента вычислят? Как он сможет оправдаться? Как сможет доказать, что он не причастен к похищению данных?
 — Ну и как же? — в глазах у Ткаченко он увидел неподдельный интерес.
 — Только если сможет доказать, что никакого вируса нет. И не было.
 — Это как? — Алексей Сергеевич в этот момент выглядел человеком, которого пытаются одурачить на лохотроне.
 — На диске в отдельной папке лежит программа-нейтрализатор. В случае опасности агент сможет с любого компьютера в сети министерства — где бы он не находился — запустить эту программу. И никто и никогда не найдет вирус — исчезнет и он сам, и следы его деятельности. При исчезновении угрозы эта же программа вернет вирус к действию. Это я сам придумал. Для вас…
Ткаченко смотрел на него, открыв рот. Корнеев был рад произведенному эффекту.
 — Ну как? — спросил он, когда понял, что сам Алексей Сергеевич не произнесет ни слова.
 — И это — действительно работает? — сумел выдавить тот из себя.
 — Да, я проверял.
Ткаченко протянул руку Корнееву, в ответ тот пожал ее.
 — Спасибо вам, Виктор… От всей нашей службы… Спасибо… Вы… Я… Мне надо идти. Начальству докладывать. Да и вам пора. Не стоит нам тут затягивать сцену прощания. Счастливо.
Корнеев развернулся и ушел. Ушел, унося в кармане куртки тысячу американских долларов и осознание того, что его силами одной сволочью на этой земле станет меньше.
Ткаченко, как и в прошлый раз, проводил его взглядом, а потом достал телефон и набрал все тот же, что и неделю назад, телефонный номер:
 — Привет… Диск у меня… Нет, он тебя не вспомнил. Я уверен, что не вспомнил. Хотя в первые несколько секунд мне показалось, что догадается, но блеска в глазах не было. Он работал вслепую. И ты не поверишь, что он сделал… Этот рохля, этот «ботаник» хренов…Что? Ты там стоишь? Лучше сядь и слушай. Корнеев опять «прогнулся» — но на этот раз сам. Насколько в нем это прочно сидит — он просто гениальная «шестерка»! Он написал вирус — и дал мне его вместе с нейтрализатором! Короче, объясняю — когда наш человек все сделает в министерстве, я дам тебе команду… Да, правильно понял. Пропустишь минимум информации — чтобы было, над чем голову ломать… Да, а потом запустишь нейтрализатор. Понял? Молодец, Сережа… Ты у меня всегда был понятливым. Так что давай, отца не подведи…
Он спрятал телефон в карман и направился в контору — писать рапорт об удачно проведенной вербовке Корнеева и полученном от него вирусе.
Все-таки внебрачный сын для полковника ФСБ — тяжелая ноша…